«Пожалуйста, уйди, уйди, уйди, — умолял Нолтон, ведь мысли: это все, что ему оставалось. Мороженщик не мог добраться до них, услышать их, иначе бы Томасу давным-давно пришел конец. — Господи, пусть он подумает, что я в гостях и поедет искать меня в других домах. Прошу. В этот раз он точно убьет меня, если поймает».
Том не мог переждать долгие ночи, наполненные животным страхом, у соседей. Не мог переехать в другой город. За свои восемнадцать лет он сменил более десяти мест жительства, только в назначенное время года, в тот же самый час на горизонте появлялся проржавевший насквозь фургончик с мороженным, покрытый облупленной краской, привозя с собой вкуснейшее мороженое, чтобы радовать народ.
С ночевками у соседей все обстояло намного хуже. Томас знал, что их ждало впереди, стоило Мороженщику обнаружить их в постели. Знал, но не мог ничего поделать, слушая истошные вопли, пока надежно прятался в другой комнате. Добродушные соседи бесследно исчезали, не оставив после себя ни капли крови, ни волоска, ни записки. Покинув свои теплые кровати, они как будто испарялись, стоило Тому переночевать у них.
Мороженщик всегда знал, где его жертва. Нолтон жил в кошмаре не один год, и парня продолжали раз за разом загонять в угол, чтобы выжать из него все соки и оставить в покое с наступлением осени.
Еще одна половица протяжно едва слышно зашуршала из-за незваного гостя. В тяжелой, давящей тишине Томас не слышал шагов. Он передвигался почти бесшумно, незаметно, сливаясь с тенями и становясь одним из придуманных сознанием силуэтов в темное время суток. Поначалу Нолтон сваливал все на типичные звуки дома, однако с каждым годом парень убеждался в обратном: любой посторонний шорох в ночной глуши, будь то тихий щелчок, скрип или даже стук, принадлежит Мороженщику.
Возле кровати показались стройные ноги. Мороженщик не был стереотипным толстяком из фильмов. Он был худым, как тростинка. Худым и невероятно уродливым. Медленно, почти так же, как ползет фургончик по городу, Томас перевел взгляд на ноги гостя. На белых, потрескавшихся ботинках виднелись блекло-алые разводы, а обветшалые, посеревшие от времени, штаны украшали засохшие и выцветшие брызги крови. Нолтон знал, что некоторые кровавые следы на форме принадлежат ему.
Нога мужчины без лишнего шума оторвалась от паркета и шагнула вперед. Он вплотную приблизится к кровати. Волоски на руках Тома встали дыбом — ботинок Мороженщика оказался в сантиметре от пальцев.
И без того бешеное сердцебиение стало гулко отдаваться в ушах, Нолтон потерял возможность слышать что-то кроме собственного сердца. Казалось, от напряжения у него лопнут барабанные перепонки, а мозг сплавится, превратившись в неразборчивую кашу. Так близко Мороженщик еще не подбирался, чаще хватая Томаса, когда тот предпринимал попытки бежать, но во время поисков — никогда.
На лбу Тома проступила холодная испарина. Он пялился на чертовы ботинки и ждал, что же предпримет гость.
Тишину содрогнуло сладостное «Чавк!» — Мороженщик облизнулся, причмокнув губами. Мужчина чувствовал аромат жертвы, а на языке отголоском из прошлого ощутился вкус свежей плоти. Той, которую он желал и грезил о ней много лет.
Матрац кровати слегка прогнулся, мороженщик оперся о нее коленом и тихо сгреб в охапку одеяло. Томас не слышал как он вдохнул полной грудью, наполняя легкие запахом молодого, до смерти напуганного мяса, а затем вновь чавкнул и выпрямился, отпрянув от места и, в первую очередь, от Нолтона.
Тому не хватало воздуха. Спертое, подавленное дыхание сжимало легкие, он задыхался. Свинцовая атмосфера душила и нещадно придавливала его к полу. Парень продолжал следить за передвижением Мороженщика, что метался по комнате, более активно разыскивая цель. Одеяло, взятое на время, сползло с постели, прикрыв собой хозяина, пока мужчина рылся в шкафу и выискивал Томаса под столом. Он уже привык к сообразительности Нолтона и проверял самые труднодоступные места. Вот только под кровать никак не заглядывал, словно не брал ее в счет.
Дверь отворилась. Здесь Мороженщику ловить было нечего. Мужчина без лишнего шума закрыл за собой, скользнув в соседнюю комнату.
Вздыхать с облегчением еще рано, и Томас не сделает этого, пока не наступит рассвет. Как только небо начинало постепенно светлеть, сводящая с ума музыка выключалась, и старый фургончик покидал город, чтобы вернуться в него вновь.