«Отец с матерью передают тебе привет. Мама сказала, чтобы ты не волновалась».
Опять пора в дорогу. Менять дислокацию. Я иду за Анчкой. Хватит ли у нее сил? Мы ведь все превращаемся в настоящих доходяг. Сегодня, когда я посмотрела на Анчку; то вдруг поняла, что с нами происходит. Мы превратились в стариков. Раньше я не понимала, когда про человека говорили, что он развалина. А теперь знаю. Это я, это Анчка, это он. Мы все.
Рано утром я повел ее на холм над деревней и показал дом, где родился. Вокруг тишина, обманчивое тепло.
«Красиво, — сказала она. — Как спокойно».
Жизнь покинула эту деревню. Оживет ли она когда-нибудь?
Я рассказал ей о своих. Об отце, который отсутствовал, но всегда как будто был рядом, о матери, которая никогда не улыбалась, о сестрах, о брате. О чудесных ночах на пастбище, когда я бывал один и в мечтах странствовал за океан. И мне хотелось снова стать маленьким. Зачем я, собственно, все это рассказываю? Я еще никогда ни с кем так не разговаривал. Не смущаясь, не стыдясь. Я чувствовал ее тепло. А мой дом и, правда, издалека красив. Издалека.
«Знаешь, на каникулах мы все должны были работать. Кроме старшего брата. Мало того, что он остался на второй год, так еще и велосипед получил в подарок», — сказала она. Опустилась на траву и смотрела вдаль.
«А вот наш дом, мой родной дом, я тебе показать не могу. Там итальянцы устроили комендатуру, и перед капитуляцией они сожгли. Со всем нашим добром». Она посмотрела на меня и добавила:
«Но я бы так хотела увидеть море. Хотя бы раз».
Я не знаю, сколько мы с ней так сидели и мечтали. Все смешалось. Смех и волны моря, слезы счастья и древние стены, солнце и краски, тайны и боль, опустошенность и красота, волнение и радость. Шепот и мечты. Ночные кошмары. Утраченные желания, которые медленно, медленно, правда, медленно, опять возвращались. Мне захотелось, чтобы так и осталось. Чтобы желания вернулись и стали явью. Мне хотелось бы. Неважно. Впадаю в детство? Мне захотелось построить ей дом на море.
«Поздно. Пора назад».
Мы возвращаемся в реальность. В комиссарство, в командирство, в бойню, в неизвестность. В неизвестность и абсурдность бесконечных решений. В здравый смысл, который сродни безумию. К вечному вопросу, останусь ли я завтра в живых. Мы возвращаемся, если быть честным с самим собой, в ужас.
«Тсс!»
Прячемся за кустарником. Видим парня, медленно бредущего по лесной тропинке, голова опущена. У него винтовка. Он не партизан. Смотрю на него и ничего не могу поделать. Выскакиваю из-за кустов и заступаю ему дорогу. Он пугается, бросает оружие и поднимает руки над головой.
«Петер!», — я почти кричу.
Петер. Мой сосед. Мой одноклассник. Мой друг. Я не знал, что с ним. Теперь знаю. Он у белых. Стоит передо мной и дрожит.
«Ты?» Падает на колени. «Я только хотел убедиться, что дома все в порядке».
Я смотрю на него. Так же, как и я. Он хотел увидеть свой дом. Свою жизнь.
«Петер, что с тобой случилось? Почему ты ушел к ним?»
Он всегда был трусоват. Но я все равно его любил. Среди нас, деревенских мальчишек, он был самым доверчивым. Всегда нам во всем безоговорочно верил. Иногда мы этим пользовались и вредничали. Только иногда.
«Знаешь. Я тогда подумал. Если уйду к белогвардейцам, то мои здесь будут в безопасности. Не замерзнут. С голоду не помрут. И я тоже. Прошу тебя, пожалуйста. Не трогай меня».
Смотрю на нее. Глаза опущены, смотрит в землю. Спрашивается, почему во мне нет гнева.
«Оставь оружие и беги. Беги. Не оборачивайся».
Слежу за ним взглядом. Забираю винтовку, беру ее за руку. Она смотрит на меня своими печальными глазами. Знаю, это будет нашей с ней тайной.
Потихоньку, потихоньку. Нам некуда спешить.
Нас переполняет желание отомстить. По крайней мере, я могу так сказать о себе. Мы не мстим тем, что постоянно повторяем, что защищаем родину. Мы действительно дошли до последней черты и потихоньку перегораем. Все это уже так долго длится, что мы становимся все более самонадеянными, сварливыми, нетерпимыми. Иногда мы доходим до того, что начинаем шпионить друг за другом, считать макаронины в котелке товарища, чашки чая, которого, кстати, нам почти никогда не дают. Мы обвиняем друг друга из-за вшей и бессонницы. Боевое братство? Как-то исчезает. Мы становимся суровыми.
Недавно возвращалась в бригаду, а навстречу бегут Анчка и связной.
Еле переводя дыхание, торопят: «Скорей, скорей. Не представляешь, что они собираются сделать. Ты должна помешать. Нас они не послушают».