Деревья. Они такие суровые сегодня.
Еду на велосипеде под горку. Только что была у Мары. Лишь теперь понимаю, как сильно мне ее не хватает. Их всех не хватает. Анчки, Марии, Кати. Мы стали друг для друга больше, чем сестры. Мы матери и дочери друг другу. Солнце сияет, становится теплее. Поднимаю руки высоко в воздух и напеваю. Первый раз у меня получилось ехать без рук. Дома я уже пробовала тайком, чтобы братья надо мной не смеялись. И никогда не получалось. Знаю, я слишком часто оглядывалась, боялась, не смотрит ли кто. Свистеть тоже не умею. Может быть, попробовать сейчас. Никто меня не видит, никто меня не слышит. На пригорке дом, где разместился штаб девятого корпуса. Проеду еще немного. Меня заносит, и я лечу на землю. Быстро встаю, чтобы никто не заметил. Поздно. Перед домом стоят связные корпуса. Мне неловко, я быстро отряхиваю штаны, а парни ухмыляются. Они осматривают велосипед.
«Ничего страшного, шина лопнула».
Чинят мне велосипед и посмеиваются надо мной. Я на них не обижаюсь. Наверное, и правда, выглядело смешно. Я уже их давно знаю. Кто-то в доме открывает окно. Пепца, высокопоставленный партработник, замужем за еще более высокопоставленным партработником. Говорят, что он, а не Тито, настоящий идейный вождь партии. Не знаю, почему, но они оба мне какие-то чужие. Особенно она. Терпеть ее не могу. Но виду не показываю. И даже Анчке не говорю.
Пепца кричит в окно: «Ты тут хихикаешь, а он, твой парень, твой бывший командир, чуть кровью не истек. Немедленно поднимайся ко мне».
Он истек кровью. Чуть не истек кровью, сказала она. Пепца смотрит на меня и понимает, что хватила через край. Он ранен. Неправда. Не может быть. Только не он. Кто-то другой, только не он. Связным приходится меня поддерживать на лестнице. Пепца, чувствуя вину за плохую весть, меня обнимает. Не люблю ее, правда.
«Прости, пожалуйста. Думала, ты знаешь. Мы все знаем, — оправдывается она. — Возьми лошадь и быстро скачи в Градене. В госпиталь корпуса. И пусть Тончек поедет с тобой».
«Нет, оставьте меня в покое. Хочу побыть одна. Одна».
Я мчалась как сумасшедшая. Когда я его видела последний раз? Он долго не отпускал мои руки, когда мы прощались, Ничего не сказал. Его задело, что я ушла из бригады? Но решение не зависело от меня. Я бы осталась с ними, но получила приказ. Хотя политотдел точно не был моим желанием. Политика, партия. Все равно. Только бы закончилась война. А он? Истек кровью. Нет, с ним ничего не может случиться. Я уверена. Он просто любит испытывать судьбу. И на этот раз? Знаю, с ним ничего не может случиться. Только не с ним.
«Его здесь уже нет. Всех раненых увезли в Кочевский Рог».
Скачу. Коня все время уговариваю, прошу его еще чуть-чуть побыстрее, еще чуть-чуть потерпеть.
«Мы его отправили в Верхний Храстник», — говорит докторша.
Дрожу, едва не падаю. Я знаю, что в Верхнем Храстнике только тяжелораненые. В основном те, кого уже не спасти.
«Отдохни немного, поешь, прежде чем понесешься дальше».
Докторша берет меня за руки и буквально усаживает на стул.
«Хоть чашку чая. И кусок хлеба съешь», — уговаривает она.
Я уже и чашку не могу удержать в руках. Перед глазами только он. Его смех, его теплые темные глаза. Чувствую его надежность. Его близость.
«Все равно у тебя должен быть пропуск».
Закрываю глаза. Песню слышу, песню. Песню о смерти, которая так близко.
Слышу вокруг себя иностранную речь. Ничего не понимаю. Один язык я уже слышал, наверное, на острове Вис, другой похож на наш, а третий, кажется, я когда-то слышал в замке, когда там были гости. У меня лопнет голова и ноги. Был бы нож, от резал бы все напрочь. Словно танк по мне проехал. Санитарка тычет ложку с чаем в рот. Не буду открывать.
«Чуть-чуть. Хоть пару капель. Ты должен».
«Кто эти люди? О чем говорят? Почему такая суета?» «Английский и русский врачи спорят, что с тобой делать. Один говорит, что ногу надо поднять, другой — опустить. Итальянец пытается их успокоить. А главный хирург Богдан уехал в Приморье и велел подождать с операцией, пока он не вернется».
«Операцию?»
«Началась гангрена. До госпиталя тебя везли две недели. Если бы раньше…» Санитарка умолкает.
Операция. И речи быть не может. Как же я потом без ноги? Надо найти способ покончить с этим кошмаром. Навсегда. Смотрю на стонущих людей. Некоторые молчат. Непонятно, кто мертвый, а кто живой. Если бы я не бросился тогда из укрытия. Теперь поздно.
«Чем закончился тот бой?»
«Не знаю. Знаю только, что их доставили к нам. Большого наступления пока нет, все говорили. Но кое-что хорошее и с тобой случилось. Вот, прислали. Ты теперь советский герой».