Тишина. Знаю, Анчка думает о матери, которую застрелили, когда она бежала от немцев. А брат?
«Винко в Белграде. Как я хочу его увидеть!»
«Спокойной ночи».
Мы опять все дома. Вечер, идет снег. Жмемся на печи, а мама дала нам целую кастрюлю печеных каштанов и кофе из цикория. Полдня мы собирали в лесу хворост, завтра до школы старшие мальчики отнесут его на рынок.
Я не мечтаю. Я хочу, чтобы так было.
Анчка спит. Я встаю и подхожу к окну. Сегодня был красивый закат. Небо было чуть красноватым. Что нас ждет впереди? Свобода у нас уже есть.
Здесь я когда-то ходил пешком. Мимо сараев, мимо виноградников. По грязи. По снегу. В этой чаще мы с Иваном один раз заблудились, в тумане. Только под утро пришли домой. Мать тогда меня выпорола, она была сыта по горло моими россказнями. Сидя у своего ручья, я плакал и звал отца.
А теперь к тому месту, куда может добраться машина, за мной на телеге приезжает муж младшей сестры. Сижу на ней, смотрю по сторонам. Нога болит. По дороге почти у каждого сарая расположился кто-то с баклажкой вина. С каждым надо выпить. И зятю тоже. Интересно, мы доедем до нашей деревни целыми и невредимыми?
«Давай поеду с тобой», — сказала она.
«Сначала я должен сам. Хочу избавить тебя от первой встречи калеки с матерью. Это будет катастрофа».
«Какой же ты калека. Прекрати!»
Еще какой. Покалечен навсегда.
В деревне перед деревянным домом, крытым соломой, встречают сестры и мать. Слезы. Плач.
«Мама, перестаньте. Если я не плачу, то и вам нельзя».
На столе в кухне бутыль белого виноградного вина и рулет со шкварками.
Приходят соседи. Обнимают меня. Треплют по плечу.
«Помнишь, как мы с тобой ходили…»
«Помнишь, как ты побежал за мной…»
Все что-то вспоминают. Истории, которые я впервые слышу. А я в них, оказывается, участвовал. Больше уже точно не буду. Сколько лжи в этих воспоминаниях. Что сделали люди со своей памятью? Неужели все так просто? Сегодня это черное, а это белое, а завтра — наоборот, белое станет черным, а черное белым. Сколько еще раз эти два цвета поменяются местами?
Я устал. Очень хочется забраться на печь. Но не могу. Помощи не попрошу, а то мама снова ударится в слезы, а я их не переношу.
«Чем теперь займешься?» — спрашивают сестры и при этом ведут себя так, словно от моего ответа зависит их жизнь.
«Не знаю. Для начала хотел бы сходить к ручью».
Ручей, он всегда был моим убежищем. Моим утешением. Моей тайной. Моей исповедальней. Местом моей, только моей встречи с отцом. Моей долгой историей.
И теперь я все это потерял. Никогда больше я не смогу прийти туда один. Туда, где мне всегда на мгновение открывалась жизнь.
Заседание, заседание, еще одно заседание. Занятия и опять занятия. До чего же некоторые тупы! Как будто во время войны разучились думать своей головой. Но никак не хотят понять, что время сейчас крайне серьезное. Что все это только действительно начинается. Не знаю, я что я-то вообще делаю в этом Отделе по защите народа? ОЗНА[12]. Пусть меня, наконец, оставят в покое. Я так хочу учиться. Но меня ждет новое задание.
На улицах Любляны все еще царит веселье. И спокойствие. Не знаю, о чем думает большинство горожан. Столько вчерашних бойцов все еще носят оружие. Иногда они ведут себя, как настоящие дикари. Думают, им все можно. Что хотят, то и делают. Без извинений. Без объяснений. Все вдруг стали великими победителями. Не знаю, ждут что ли, что их всех Тито объявит народными героями.
Мы с Анчкой все еще спим практически на голом полу. Обещанных матрацев нет, как нет. Вчера она чуть ли не с дракой получила посылку из Красного Креста. Мы с ней заварили чай, грызли что-то, похожее на печенье, и смеялись.
«Сегодня я его встретила у почты. Бродит, как в воду опущенный. Он в партизанах женился на Штефке, но при этом никто не знал, что первая жена всю войну ждала его в Любляне. У них уже двое детей. Штефка при всех на партсобрании дала ему пощечину и ушла. Цирил ему пригрозил, что исключат из партии».
«И мне тоже расскажите. Душа просит веселья».
Тоне приползает из соседней комнаты, точнее, зала, замерзший, закутанный в одеяло.
«Меняем твои новости на наши. Сначала ты. Ты же намного ближе к кормушке, чем мы».
«Ничего хорошего. Все на нервах из-за выборов и из-за этих, которых англичане отправляют обратно»[13].
«Брось. Хорошие новости. Прекрасные новости. Если мы уже дошли до выборов, значит, движемся вперед», — останавливаю его.
На самом деле я озабочена. Мы все озабочены. Потихоньку интересуемся, кто есть кто, что планируется, что произойдет через год. Не все.
13
Имеются в виду события мая 1945 г., ставшие впоследствии известными как Блайбургская бойня.