Надеемся на счастливый конец. Или начало? Новая жизнь.
«Еще чайку, пожалуйста».
Счастье мы пока отложили на будущее.
После торжественного прибытия в Любляну меня повезли в какой-то замок недалеко от города.
Я видел ее всего минуту. Мне не давали передышки. Мы с ней быстро обнялись.
«Завтра увидимся, хорошо?»
«Где тебя найти? Я не знаю. Матия будет знать. Наверное».
Потом она тихо ушла с Марией и ее братом. Я смотрел вслед и чуть не плакал. Вспомнил наши ночи в лесу, полные планов и счастья. Забавно, что я теперь так думаю. Нет, правда. Ночи, исполненные безмятежности. Теперь, когда я оглядываюсь назад. Мария, когда поезд только подходил к Любляне, еще в вагоне повязала на голову платок и нацепила очки, чтобы ее не узнали. Она еще в Белграде устала от всех этих словенских подхалимов. С тех пор, как они с Марко вместе. То ли еще будет здесь. Про обещанную красную юбку я не забыл.
Любляна. У меня ощущение, что никто не знает, что со мной делать. Постоянно что-то придумывают, предлагают что-то новое. Последняя выходка — назначить меня начальником тюрем. Шутка, которая граничит с извращением. Я отправился к Янезу. Он занимает высокий пост. Как и я, он школы не окончил.
«Вот ненормальный. Соглашайся, конечно».
Потом мы с ним напились. Янез вызвал бойца и отправил его на армейской машине за Иваном и Владо. В партизанах оба были задиристыми и отчаянными. Как и я. И Янез тоже. Но все остались целы. Несчастный солдатик, которого Янез буквально вытащил из постели, должен был возить нас по Любляне. Ночью город прекрасен. Особенно отсюда, с вершины замкового холма.
«Теперь она наша, Любляна», — говорит Владо.
Мы киваем.
Солдат везет нас в замок, где мы четверо разместились.
«Трамвай!» — вопит Янез.
«Остановись и подожди нас», — приказывает он растерянному бойцу.
«Трамвай», — повторяет Владо и спрашивает Ивана: «Умеешь его водить?»
«Конечно».
Сидим в трамвае и поем. Трамвай едет все быстрее. Иван громко зовет на помощь. На самом деле он не имеет ни малейшего представления, как с этим видом транспорта управляться. Не понимает, как ему вообще удалось разогнать эту штуку.
«Спокойно. Он же остановится, когда закончатся рельсы».
Лежим в перевернувшемся трамвае. У Янеза лоб в крови, он все еще бормочет: «Любляна наша».
Владо, похоже, заснул. Моя деревянная нога отстегнулась.
«Твою же мать», — ругаюсь я, пока бойцы выносят меня из опрокинувшегося вагона.
Замок. Завтрак. Кусок хлеба и кофе с молоком, в котором кофе даже не ночевал. Владо и Иван прячут глаза. Янез исчез еще рано утром.
«А знаете, ночью трамвай угнали», — в столовую входит взбудораженный Миха.
«Любляна наша», — говорю я, поглядывая на своих сообщников, уставившихся в пол.
Здесь, у реки. Так мы с ним договорились. Ждем. Без слов.
Помню, как меня тогда спасли из воды. Помню нежность и неуверенность. Помню тот запах весны.
Я смогу не выдать свою жалость? Он в отчаянии. Целыми днями убеждаю его, что все будет в порядке. У нас все будет хорошо. Правда. Я сейчас действительно хочу возродить ту надежду, которая помогла продержаться до конца войны, выжить, не утонуть в реке, избежать неминуемой смерти. Тогда мне не было страшно. А сейчас мне страшно. Очень.
«Зачем детям отец-калека, — возражает он. — А ты? Ты выдержишь? Я ведь изменился».
Я его люблю, по-настоящему люблю.
Помню, как мы с Ольгой после тяжелого боя шли в деревню, где нас ждали остальные бойцы. Мы смеялись и плакали.
«Зачем тебе этот отчаянный парень? Он же твоя противоположность».
«Что ж тут поделаешь. Знаешь, я так влюбилась».
Правда, я так его люблю. Его решимость, веселость, люблю, как он поет. Это в нем осталось. Должно было остаться. Не могло просто так исчезнуть. Невозможно. И расстаться с ним я не в силах.
Кто-то руками закрывает мне глаза. Слышу смех. Не может быть. Он мертв. Говорили, что был уничтожен весь его отряд. Чувствую запах роз. Боюсь произнести имя вслух.
«Станко!» Это действительно, мой брат, а нам сказали, что он погиб.
«Еще не хватало, чтобы ты упала в обморок, как мама, когда я вошел. Лучше обними меня».
Обнимаю его. Снова и снова. Смотрю в лукавые глаза. Такие же, как тогда, когда мы с ним не послушались отца и отправились пешком к морю. По сей день не знаю, в том ли направлении мы шагали. Отцов дядя Якоб, единственный из его родственников, кто был готов помогать нам в трудные времена, тогда нас быстро перехватил.