«Видишь, жизнь налаживается».
Мы с ней шарили по книжным полкам. Гладили, нюхали эти книжные сокровища.
«Так и на работу времени не останется», — заметила она.
Когда мы исследовали ванную комнату, я перестал смеяться. Она была размером с половину нашего дома в Богунеугодной деревне. А я веду себя так, словно вся эта роскошь абсолютно нормальна, пытаюсь произвести впечатление, что по-другому никогда и не жил. Уборная, где надо просто дернуть, чтобы пошла вода, и не с бульканьем, а тихо. Справлюсь ли я с этими стремительными изменениями, с этим театром, с этой пьесой? Порой мне кажется, что я живу не своей жизнью. Я снова на войне, на освобожденных территориях, смотрю комедию в партизанском театре. А потом наступает момент, когда я чувствую себя подопытным кроликом. Вот только не знаю, чьи это опыты. Не знаю, кто за мной наблюдает и испытывает, выдержу ли я.
«Твое здоровье!» — говорит она.
Принесла мне стаканчик вина. Тут же в кладовке обнаружилось двадцать бутылок. В этой квартире.
«Как ты думаешь, кто здесь раньше жил», — спросила она, как только мы получили ключ и пришли сюда.
«Давай не будем об этом думать. Теперь здесь живем мы».
В первые дни, каждый раз, вернувшись с работы, она мыла, терла, стирала, шила. Чтобы изгнать старых духов. Каждую чашку брала в руки, каждую ложку, каждый стакан. Каждую книгу протерла от пыли, на дверь снаружи прикрепила табличку с нашей фамилией, написанной красивым почерком. Эта табличка и была счастьем.
Глазам своим не верю.
«Иди сюда! Иди скорей!»
Прибегает.
«Смотри! Я его открыл! Смотри, что там внутри!»
Она заглядывает в сейф, потом смотрит на меня. Потом опять внутрь.
«Ты не в себе?»
Ну, не знаю. Ей необязательно разделить со мной эту радость. В сейфе хранятся сигары. Раскуриваю одну.
«О, святые небеса», — срывается с моих губ.
«Знаешь, ты еще дурнее, чем я думала», — она надо мной смеется.
В дверь звонят.
Слышу знакомые голоса. Несколько однополчан из моей последней бригады.
«А яйца Трумэна у вас есть?»
Раздается смех. В последнее время мы начали получать посылки с американской помощью. В них среди прочего яичный порошок и странный красный сыр в консервных банках.
«Нет, но зато у нас есть сигары».
Ну, зачем она им выдала мой секрет? Не хочу, не хочу делиться этими сигарами. Ни с кем.
Сегодня утром я, наконец, привела в порядок волосы. Надела халат, вышитый блестящим бисером, который мне подарила Ольга.
«Американская посылка», — сказала она и расплакалась.
«Я должна идти вперед, я должна жить», — без конца приказываю себе. Уже неделю не могу проглотить ни кусочка. Приехала мама, испекла бисквит. Пахнет чудесно, а я не могу. Только смотрю на него.
Снова ложусь на диван.
«Ну, давай же, тебя еще столько хорошего ожидает в жизни, — без конца повторяю себе. — Ты должна, хотя бы ради него».
Но сил на самом деле нет. Закрываю глаза. Я родила близнецов. Сначала одного, потом второго. Вокруг меня было так тихо. Жуткая тишина и холод. Я родила. Сначала одного, мертвого, и потом второго, мертвого. Обоих. С врачом мы много раз встречались в партизанах. Я всегда ему доверяла. Сейчас он молчит. Держит меня за руку. Сестры уносят обоих мальчиков. Очень быстро. Обоих.
«Куда?» — спрашиваю со стоном.
Врач по-прежнему молчит.
Какой-то укол в руку, чтобы я заснула.
Какой сон. Какой кошмар. Кошмар о святотатстве на земле, о голодных детях, о солдатах в рваной форме, о мертвых матерях и новых знаменах. Мертвые детские тела, плывущие по реке. Кошмар, полный жестокости и потерянных душ. Кошмар о следах преступлений и о шторме на море.
«Что они со мной сделали?» — просыпаюсь в поту.
Пришел он. Принес цветы и слезы.
Лежу на диване. Не могу встать.
«За чьи же грехи я расплачиваюсь?» — спрашиваю себя.
Звонок в дверь. Открывать не пойду. Черт, кто же это так упорно звонит? С трудом доплетаюсь до двери. Трое в форме. Одного знаю. Когда-то был моим связным, но я ему не особенно доверяла и попросила другого. Слышала, в последнее время он высоко взлетел. Как и многие. Теперь он председатель особой комиссии, ходит по квартирам, которые нам «выделили», и конфискует ценности, оставленные прежними владельцами. Якобы для Национального музея. Я к этому была готова и спрятала свою любимую картину под матрас. Еще до родов.
«На всякий случай», — сказала ему.
«К нам с тобой никто не посмеет прийти. Тем более, что-то конфисковать», — уверенно заявил он и еще посмеялся надо мной.
Стою в дверях и смотрю на них.
«Приходите в другой раз. Я едва держусь на ногах».