И Франц. О существовании скольких книг я узнала благодаря ему. Он приносил их домой, и мы разговаривали ночи напролет, мечтали. О чем мечтали, зависело от прочитанной книги. Мы путешествовали по миру, размышляли о тайнах, о счастье, о страдании, о чувстве вины, о Боге, о вере, о дальних странах, куда мы когда-нибудь, а на самом деле совсем скоро, отправимся. Однажды. А теперь? Его опять отправили на румынскую границу. Вместо благодарности за все эти допросы днем и ночью, когда он приходил домой всякий раз еще более бледный, чем обычно, и молчал. На румынскую границу, в такое время. Уже давно, очень давно от него нет известий.
Я им обоим помогу. Как, пока не знаю. И его я тоже просила. Армия не для них. Вот Йоже — да. Он сам хочет быть военным. И семья за него спокойна. И Лойзе разрешили учиться на юридическом факультете, у него слабое здоровье, для военной службы он непригоден. А Драго просто счастлив в своей мореходке, там, на море.
«Приезжайте, приезжайте в гости. Здесь такая красота», — пишет нам постоянно.
Наконец, самый младший. Маленький связной партизанской бригады снова пошел в школу. В тот же класс, куда ходил до войны. Одноклассники на четыре года его младше. Каждый день приходит из школы в слезах. Рядом за партами дети, которые никогда не видели смерти. А он четыре года был связным. Для его одноклассников это ничего не значит. Выдержит ли он? Так гордился своей титовкой, а теперь ее прячет. Боюсь за него. Отец злится, а мама расстраивается.
Снова раскрываю маленькую книжечку. С моим именем. С печатью университета.
«Теперь ты счастлива», — смеется Ольга за моей спиной.
А Катя?
«Он тебя любит. И все у тебя получится».
С удовольствием пригласила бы обеих выпить чаю с чем-нибудь сладким. Но не могу — некуда пока. Думаю, самое время открыться какому-нибудь довоенному кафе.
Милош.
Открываю дверь и вижу его широкую улыбку. Он немного похудел.
«Где ты был?»
«Ох, не спрашивай».
Наливаю ему бокал вина.
«А винцо-то кисловато».
«У нас только такое. Домашнее».
«Давно я не пил вина. Хорошее».
Милош переночевал у нас. Засиделись за полночь. И она тоже. С тех пор, как пошла учиться, стала еще тоньше, черные круги под глазами. Но счастлива. Ждем, что расскажет Милош.
«Я предупреждал про Сталина и Советский Союз, но меня не послушали. Я им говорил, что русские нам покажут. Но меня не послушали. А когда, разозлившись, пришел к Магии, он тоже не пожелал слушать. Выгнал меня из кабинета. А потом за мной пришли».
«Куда тебя отправили?»
«Не спрашивай».
«Выпустили, уже хорошо».
«Когда узнал про эту заваруху со Сталиным, боялся, не захотят признать ошибку и засадят надолго. Правда, боялся. Был уверен, что останусь там».
«На здоровье!»
Предложили Милошу пожить у нас. Пока ситуация с ним не прояснится.
Девочка проснулась.
«Как она на тебя похожа», — говорит Милош, и с восхищением на нее смотрит. Не на малышку. На ее мать. Я ревную? Нет, уже нет.
1952
Наконец, мы с мамой остались вдвоем. Тоне привез нас сюда. Мама говорит, что это курорт на водах.
Я вообще-то не знаю, что такое курорт. Но утром мы пошли в бассейн. С теплой водой и пузырьками. Долго сидели в теплой воде, я проголодалась. Очень сильно. Утром здесь дают тёплый хлеб с клубничным джемом. А дома у нас всегда только сливовый. В это время на кухне стоят большие тазы со сливами и сахаром. Мы все должны помешивать. Быстро, потому что все кипит и брызжет во все стороны. На стены, на полки, на нас. Когда джем уже в банках, приходят дяди, мамины братья, и белят кухню. А в кладовке стоит тысяча, наверняка почти тысяча банок со сливовым джемом. Сливовый джем утром, сливовый джем вечером.
Теперь я знаю, что такое курорт. Это что-то такое, где мама принадлежит только тебе, где есть бассейн с теплой водой, с пузырьками, которая никогда не остывает, и это что-то такое, где на завтрак дают клубничный джем.
«Мы с тобой здесь пробудем три дня», — говорит мама.
Сидим с ней на балконе, и я смотрю, как она сушит свои длинные волосы на солнце. Три дня. Одни. Чуть не плачу. Три дня одни, и больше никого. Дома мама все время работает за закрытыми дверями в гостиной, с ней там еще трое. Стол, за которым они сидят, завален тетрадями и книгами. Они все время рисуют бутылочки, пишут буквы и цифры. Иногда разрешают и мне сесть за этот стол. Дают лист бумаги, и я тоже могу рисовать бутылочки, и трубы, и солнце. Или даже лодку с парусами.
По вечерам обычно мамы дома не бывает. Только бабушка и домработница, которая почти каждую неделю новая. А я не могу заснуть, пока хоть кто-нибудь из родителей не придет домой. Но они никогда не приходят одни. Всегда приводя!’ каких-то друзей. Я лежу в соседней комнате и слушаю разговоры. О чем говорят, не очень понимаю. Прижимаюсь к окну, смотрю на луну и звезды, если не пасмурно. Слышу стук капель, если идет дождь. Ловлю снежинки, если идет снег, и понимаю, слушая разговоры взрослых в соседней комнате, что, когда вырасту, стану партизанкой. Совершенно ясно, что это единственное стоящее занятие. Может быть, у меня получится даже раньше. Как мои дяди. Они стали партизанами раньше, чем выросли. Бабушка обещала, что научит меня читать, и это надо сделать, а потом отправлюсь в партизанский поход.