«Тсс, — утихомиривает она крикунов. — Малышей разбудите».
И дети с гордостью показывают нам свою находку. Поваренную книгу на немецком языке. Фотографию торта, украшенного свастикой.
Действительно не хочу знать, кто когда-то жил в этой роскоши. Слава богу, завтра уже уезжаем. Ей ничего не скажу.
Опять меня посылают в командировки. Как раньше. Скопье, Приштина, Белград, Титоград. Повсюду. Говорят, это называется «Братство и единство». Везде хотят наладить лаборатории по реставрации старых документов, рукописей и книг, а я буду обучать кадры. И помогать.
«Послушайте, у меня так много работы… И дети».
И слышать ничего не хотят. Одним словом, братство и единство.
Я люблю лабораторию, своих сотрудников. По утрам, идя на работу по парку, я радуюсь новым сокровищам, что прячутся в комьях засохшей грязи. Улыбаюсь, обнаружив, что художник, который теперь стал, назовем это «придворным живописцем Тито», раньше действительно был придворным художником. И одним и тем же мелком делал наброски Тито и короля. Знаю, что он бы сквозь землю провалился, если бы знал, что я знаю. И я всякий раз довольна, когда прихожу домой с ощущением, что я что-то сделала. Что-то, что могу взять в руки, что-то, что я могу видеть, и что-то, в чем я не должна сомневаться.
Тем временем меня слегка занесло. Меня избрали депутатом. Как будто вдруг сбилась с пути, решила ненадолго вернуться в политику. После всех этих военных лет, после первых лет Освобождения, когда страх заставил отказаться от активной общественной деятельности, мне показалось, что, возможно, я еще где-то когда-то скажу свое слово. Потом, когда я сидела на парламентской скамье, просто поднимала или не поднимала руку то сама себе показалась смешной. Каждое утро бежала в лабораторию музея, давала указания сотрудникам, что-нибудь исправляла, если было надо, а потом опять бежала поднимать руку. Приходя домой, ждала, что дети вот-вот назовут домработницу «мамой». Я отказалась от депутатства и сделала выбор в пользу любимой работы. Он тоже был счастлив.
«Знаешь, ты все время была так взвинчена, что я уже боялся и рот раскрыть», — признался он после моего решения уйти.
«Хватит того, что я по уши во всей этой политической возне», — еще добавил.
Он какой-то притихший. И усталый. Его все время посылают в Белград. Он об этом особо не рассказывает. Тоже, наверно, «Братство и единство»[22].
«Помоги», — эхом отдается в голове, пока сижу в белградском музее. «Помоги».
«Помоги», — эхом отдается в голове, пока сижу в музее Скопье. «Помоги».
«Помоги», — эхом отдается в голове. В Титограде, в Приштине, в Нови-Саде.
Помоги. Вот такое наше «Братство и единство».
В прошлом году мы все были на конгрессе в Амстердаме.
«Ты сделала прическу?» — спрашивает меня коллега из Титограда[23].
«Что ты наденешь?» — спрашивает меня македонка.
«Прическу не делала, переодеваться не буду. Я устала», — отвечаю.
Хорошо гулять вдоль амстердамских каналов и смотреть на дома с освещенными окнами. Без занавесок. Лодка, велосипеды и кто-то, играющий на гитаре. Все равно странное одиночество, откуда-то уже знакомое. Может быть, с довоенных времен, при виде богатых одноклассниц, или в первые послевоенные годы, во времена спецмагазинов, или как это называлось, где можно было получить даже сливочное масло. На самом деле, больше убеждаюсь, что все хорошо. Сегодня прощальный ужин, за него надо было заплатить. Мои командировочные как раз в размере этого взноса. Как я пойду? Братство и единство. Вот бы еще это касалось суточных. В смысле, наше братство и единство. Командировочные. Правда, в Амстердаме каналы очень красивые. Не хочу грустить.
«В Амстердаме было весело, правда?» — спрашивает дама из белградского музея.
Киваю.
Надеюсь, что в итоге меня не обвинят в национализме.
Опять нашу страну лихорадит[24].
Уже с раннего утра. Телефоны звонят. Радио на полную громкость, слышно почти в каждом доме. В городе поставили громкоговорители, они так орут, что ничего невозможно разобрать. На улицах полно армии и полиции.
Снова партсобрание. Потом еще одно.
Шпионаж, подслушивание, подготовка переворота. Ничего не понимаю. И все это якобы сделал Марко? А ему-то это зачем? Кадровые перестановки в полиции, в армии, на очереди госбезопасность.
Ну зачем? Марко. Верится с трудом. Сначала задаю вопросы, потом пытаюсь заступиться, потом помалкиваю. У кого еще может быть контроль над всей этой белградской кухней? Не думаю, что это действительно Марко. Однако все вокруг меня так решительны, безупречны и непоколебимы, что я смиряюсь. Марко? Все равно верится с трудом.
24
1966 г. Отставка руководителя госбезопасности СФРЮ А. Ранковича («Скандал с прослушиванием»).