«Дети, не глупите».
«Мы давно уже не дети», — обиженно защищались мы.
Еще тогда надо было поговорить с Миланом. Но я не поговорила.
«Что теперь с ними делать?»
«Думаю, надо потолковать с каждым по отдельности. Милана предоставьте мне», — отвечаю я.
Милан не скрывает радости.
«Стану твоим связным», — говорит он мне.
Надеюсь, очень надеюсь, что он никогда об этом решении не пожалеет. И, правда, удивительное утро. Такая благодать. Пусть бы так и было хотя бы еще несколько дней!
Рано утром мы вошли в деревню. Нас там уже ждали. Пригласили к большим ароматным казанам. Как пахнет! Боснийское рагу.
«Еще чуть-чуть?»
«Еще ракии?»
Я зарылся в сено и спал. Спал.
«Просыпайся, лентяй! Двенадцать часов уже спишь. Вставай!»
«Отстань! Дай поспать. Еще пять минут».
«Просыпайся! Мы идем к Тито. Понимаешь? К Тито! Для встречи с ним выбрали всего пятерых. В том числе нас. Вставай!»
К Тито? Колени трясутся. К Тито? Вскакиваю, отряхиваю старый пиджак, поплевав на ладони, приглаживаю волосы. Одним плевком привести в порядок сапоги не удается. В нагрудном кармане у меня сливовица, предназначенная раненым, которую я придержал для нас на дорогу. Подарить ее Тито? Тито? Подарок от словенцев?
Нам завязывают глаза. Сколько мы идем, не знаю. В гору, потом в долину, потом опять в гору.
Тито. Проклятые колени не перестают трястись.
«Товарищи, положение крайне тяжелое. Мы думаем о том, чтобы вы, словенские партизаны, передислоцировались за пределы Словении, а словенские территории будут сданы немцам. Все контролировать мы не можем. Другого выхода нет».
Словению? Сдать немцам? Никогда.
Нащупываю четвертинку сливовицы в кармане. Она теплая. Пусть остается нашей.
Похоже, этот мир потихоньку переворачивается с ног на голову. Спряталась в винограднике, наелась ягод так, что в животе бурчит. Вчера меня назначили комиссаром бригады. Я ничего не понимала, только глаза таращила, чего это вдруг, девочки из бригады спели мне «Катюшу», Анчка же мной гордится, как будто ей сам император вручил орден.
Комиссар бригады. Хотела бы я сейчас взглянуть на своего отца. Он бы взбесился от злости. Я — единственная дочь. А братьев — шесть.
«Больше в школу не пойдешь. Хватит. Парни будут ходить. Дома работы невпроворот. Посмотри, мать надрывается с утра до вечера».
Тогда я первый и последний раз услышала, как мама повысила голос. А потом еще и тетка-учительница, та противная, что преподавала французский, примчалась на помощь. Младшие братья радовались, что я снова буду делать за них уроки, а самый старший хмуро слонялся по кухне, не решаясь признаться, что остался на второй год, и что я его перегнала. Но он единственный из нас, кто видел море. Море. Виноград. Бригада. Отец. Его сердитое лицо. Итальянский концлагерь. Ты его не заслужил. Это уже другое дело.
Вечером, когда я лежу под деревом и размышляю об обязанностях комиссара бригады, ко мне подсаживается Марко. Он все еще меня ненавидит? Не знаю. Улыбается.
«Ты и, правда, умеешь ходить по воде».
С ним мы вместе ходили в школу. Однажды зимой я стояла у ручья, а Марко звал меня с другого берега.
«Как ты перешла на другую сторону?»
«Ну, зимой человек может ходить по воде».
Конечно, он шагнул в воду. Послышался крик, и я убежала.
На следующий день меня едва не исключили из школы. Потом явился его отец.
«Сам сопляк виноват, если он такой дурачок, что каждому готов поверить. Даже девчонкам».
Теперь-то мы оба смеемся. Марко меня страшно ненавидел. Вроде, совсем недавно все было, теперь я комиссар бригады. И между этими событиями — столетия.
«Марко, ты должен мне помочь».
«Из Боснии уже вернулись?»
Я не знаю, есть ли у меня впереди еще сколько-нибудь жизни. Кажется, едва помню, что такое чувствовать жизнь. Всю ночь мы корчимся здесь, высоко в горах, в землянках. Сливовицу выпили. Слышно, как завывает ветер, и воют волки. Иногда и не различишь, где ветер, а где волки. А в долине уже весна. Всю ночь мне кажется, что настал конец. Конец. Это все, это была жизнь. И вот, в двадцать лет я просматриваю картинки своей жизни и жду. Жду. Я в первый раз слышу волков. Никогда их еще не видел. Сколько всего я еще не видел. Не думай.