Когда этот господин поднял голову, лицо его оказалось слегка обрюзгшим и не выражало ровно ничего, что бы могло говорить о его уме или способностях.
Это было лицо светски утомленного и пресыщенного человека.
Он окинул фигуру Краева апатичным взглядом и, надев пенсне, обратился к другому господину, сидевшему за другим столом у окна:
– Показания нужно записать как можно точнее.
Затем он провел ладонью по лицу и, еле удерживаясь, чтобы не зевнуть, обратился к Краеву:
– Вы продолжаете утверждать, что вы нашли деньги, оказавшиеся при вас?
– Конечно! – заторопился Краев. – Я ехал в вагоне…
– Позвольте! Отвечайте только на вопросы.
Следователь потянулся к какой-то бумаге и, опять надев пенсне, прочел:
– Показание Шилова таково:
«Было около восьми часов вечера. Я проходил по сламотовскому парку, имея в боковом кармане бумажник со ста тысячами рублей облигациями и кредитными билетами, с тем чтобы назавтра перевести их в другой банк на более выгодные проценты или же употребить на хозяйственные нужды по имуществу моего доверителя, графа Виктора Казимировича Сламоты, что мы и должны были решить в этот вечер совместным обсуждением.
В расстоянии приблизительно саженей двухсот от станции и, стало быть, в таковом же расстоянии и от дома графа, в том же месте, где дорога сворачивает и дробится на несколько проездов, на меня напали неизвестные злоумышленники количеством семь или восемь человек, повалили, нанесли несколько ударов ножом, к счастью не имевших для меня роковых последствий, а только причинивших легкие резаные раны, и затем, полагая, что я избит и ранен более или менее серьезно, бросились врассыпную.
При этом я заметил, что деньги, то есть бумажник с ними, был быстро передан одному из сообщников, который побежал в одну сторону, а остальные в другую.
Я следил за ними глазами, лежа на земле, но как только остальные грабители достаточно удалились, я вскочил на ноги и, еле поспевая, издали попытался следовать за тем, которому были переданы деньги.
Меня скрывали частью кусты, частью высокая трава. Я видел, как неизвестный убавил шаг и вскоре совершенно спокойно вошел в одну из окраинных дач. Тогда я поспешил на вокзал, чтобы взять понятых и жандарма».
– Дальнейшее видно из протокола! – продолжал следователь, откидывая одну бумагу и беря в руки другую.
– В протоколе констатирован факт находки у вас того самого бумажника и номеров билетов, которые известны Шилову и графу Сламоте. Поэтому… – следователь прищурился и поправил пенсне. – Поэтому предлагаю вам лучше сознаться, потому что за добровольное признание всякая вина получает меньшее воздаяние по закону, а за запирательство – наоборот.
– Господин следователь! – дрожащим голосом произнес Краев. – Это наглая ложь! Это клевета! Я ничего подобного этому не знаю. Я нашел эти деньги в вагоне.
– Вы продолжаете утверждать?
– Да!
– У вас есть на это доказательства? Свидетели?
– Нет, к несчастью, вагон был почти пуст; я перешел в него, когда его прицепили на второй станции от Петербурга. Там на лавке только спал какой-то парень и в дальнем углу сидела компания купцов и громко разговаривала. Вся моя вина, что я не показал моей находки им или жандарму на следующей станции, где я жил.
Следователь иронически улыбнулся:
– Для чего же вы этого не сделали, если вы действительно нашли? Ведь вы знаете закон о находках?
Вместо ответа обвиняемый зарыдал.
– Это не аргумент! – сказал следователь. – Слезы – плохая защита для человека, против которого есть неопровержимые улики. Так вам не угодно сознаться и указать, где остальные деньги?
– Остальные деньги! – всплеснул руками Краев. – Клянусь Богом, что не знаю никаких, кроме этих билетов, найденных мною.
– Ложные клятвы увеличивают степень преступления, – внушительно заметил следователь.
В ответ на это был второй взрыв рыданий.
Следователь пожал плечами и затем мигнул солдатам. Один из них тронул Краева за плечо, скомандовал:
– В камеру!
Краев задрожал:
– Господин следователь!.. Ей-богу, я вам клянусь… что…
Следователь сделал второй, более энергичный жест, и несчастного увели.
По уходе арестованного помощник, сидевший у окна, положил перо и сказал с пафосом:
– Но знаете, Александр Павлович, что этот субъект плачет чрезвычайно искренне. Это или невиновный человек, или актер, достойный лучшей европейской сцены.
– Невиновный? – едко спросил следователь. – Нет, ваше последнее предположение гораздо вернее.