Впрочем, не только в этом дело. Дело прежде всего в том, что прокуратура и суд, будучи органами трепетными, чуткими и отзывчивыми, лучше всех понимают истинный запрос эпохи. И на этот запрос, в отличие от запроса представителей императорского дома, отвечают сразу и однозначно. Запрос же заключается вот в чем. Конец 80-х и начало 90-х были временем покаяния. Когда нация попыталась сама себе разъяснить: что же мы натворили в XX веке, во что ввязались наши отцы и деды, как теперь нам из всего этого выпутываться. Страна хотела очистить совесть; отчасти переусердствовала, иногда впадала в истерику; но в целом смыла с себя и своей истории некоторые пятна. Пакт Молотова–Риббентропа. Расстрел пленных поляков. Потом пришла пора забвения. Фук-фук-фук, не было ничего, не помним, не до того сейчас. Интересно, что этот период наступил сразу после торжественных, пышных похорон останков царской семьи, истинных или (как полагает иерархия русской православной церкви) мнимых. Символическим актом захоронения новая элита как бы сняла с себя бремя ответственности за прошлое и необходимость разбираться в нем. Затем наступила пора реставрации. На звуки советского гимна наложили имперские слова все того же Михалкова, армии подарили красное знамя и золотую звезду… Теперь, после очередных похорон – Деникина и Ильина – заговорили о примирении.
Казалось бы, что плохого? Пора бы уж и примириться, завершить гражданскую войну. Но в том и фокус, что примирение возможно только после покаяния. А не после забвения и реставрации. Что значит для нас предать русской земле прах вождей белого движения? Значит ли это покаяться перед ними от имени отцов за красное помрачение ума? Или это значит вообще отказаться от исторического суда, признать равную правоту, она же равная неправота, белых и красных, убийц и жертв, героев и предателей? Тогда давайте с почестями перезахороним труп товарища Троцкого. Его телу тоже неуютно лежать на чужбине; он по-своему любил Россию и хотел ее силком утащить туда, где, по его представлениям, находится земной рай. Ах, не готовы? Ну тогда какое ж примирение…
Да, у тех, кто был на стороне Николая II, имелись ошибки; они совершали и преступления, и зверствовали, и предавали. Но прежде чем действительно примириться со своим прошлым, а затем предать окончательному забвению противоречия, некогда расколовшие нацию, мы должны общественно покаяться перед теми, кто пал жертвой революционного переворота. Этому не мешает спокойное научное исследование причин и следствий революции, ясное понимание того, что и Николай Александрович, и его окружение приложили руку к ее подготовке, по крайней мере – сделали далеко не все для ее предотвращения. Однако ж этому мешает отказ от ясного, однозначного, недвусмысленного нравственного суждения: кто перед кем виноват, в чем и каким образом вину можно искупить.
В противном случае не только прокуратура, но и общество в целом будут жить в соответствии с поэтической формулой: «Кишкой последнего попа/ Последнего царя удавим». Честное слово, у Пушкина были стихи и получше.
Кто мы, откуда, куда и зачем
На неделе между 29 мая и 4 июня. – Юрий Лужков, не спросясь подмосковных коллег, призвал объединить Москву и Подмосковье; коллеги рассердились. – Алексей Мардашов продолжал биться за приобретение «Арселора» «Северсталью» и выход на глобальный рынок. – Госдума выступила с инициативой отмены статьи «против всех» в бюллетенях для голосования. – В мире думали и говорили о другом.
Немецкое телевидение обсуждает литературный скандал. По решению властей Дюссельдорфа знаменитый австрийский поэт и прозаик Петер Хандтке лишен премии, которую ему присудили доблестные дюссельдорфцы; решение отозвано, поскольку Хандтке не только публично защищает сербов и осуждает босняков, но и ездил на похороны кровавого диктатора Милошевича. Участники телевизионного диспута объясняют друг другу и зрителям, как нехорошо сочувствовать диктаторам и демонстративно закрывать глаза на преступления, совершенные большинством против меньшинства.
Можно долго спорить о том, настоящий ли диктатор Милошевич или так себе, типичный авторитарий; с другой стороны, обсуждать, большого ли ума писатель Хандтке, если произносит речи на похоронах не самого добросовестного политика конца XX столетия. Но все это разговоры в пользу бедных. Или в пользу богатых. Несомненно одно: немецкий истеблишмент проповедует плюрализм – и при этом морально давит на просербски настроенного литератора, который пошел против общего мнения. Поскольку плюрализм дозволен в жестко обозначенных рамках: ты заранее на стороне меньшинства, ты заранее против имперского духа, ты заранее против силы. А если не против, то сам окажешься меньшинством, причем таким, на которое не распространяется правило любви к меньшинствам. Ты – меньшинство нехорошее, иди отсюда.