– Потерпите, – прошептала рассказчица.
Уши четвёртого зашевелились от догадки:
– А ведь правда! Мия! Это же…
– Ш-ш, – оборвала его бета.
Самая младшая легла, подвернув под себя лапы – чтобы не дрожали.
– Эй, Боз! – окликнул альфа одного из братьев.
Всё это время тот сидел неподвижно и даже не моргал. Самая младшая хотела заглянуть ему в глаза, но они смотрели неподвижно и мимо неё, куда-то в лесную тьму.
– Бози! – позвала его бета. – Ты хочешь домой?
Не говоря ни слова, шестой лисёныш поднялся, вытянул нос в направлении норы и ушёл.
Шестеро лисят.
– Мы готовы слушать дальше, – сказал альфа.
– Да, – подхватила третья. – Мы готовы к самому страшному.
Самая младшая затаила дыхание – она-то надеялась, что самое страшное уже позади.
– Что может быть страшнее бешеной учительницы? – обронила рассказчица.
Лисёныши вопросительно наклонили головы, но уши их так и остались прижаты.
– Разве только кто-нибудь из родных окажется таким же жестоким, даже если не заболеет.
Ветер прошелестел в листьях и взъерошил мех самой младшей. От слов рассказчицы ей стало не по себе.
– По другую сторону леса, – начала рассказчица, – лежали Валунные Поля. Однажды ночью луна светила с высоты особенно ярко. Вот как сейчас…
Шестеро лисят посмотрели в небо.
Шесть сестёр
1
– Девочки, умойте, пожалуйста, брата.
– Ну, ма-а-ам! – простонала Ава.
– Он же противный, – сморщилась Анна.
– И мех на вкус как не знаю что, – прибавила Али.
– Как потроха у землеройки! – вставила Айя.
– Или какашки совиные! – заключили в голос Ада и Агата.
И хихиканье шести сестёр разлетелось эхом по каменной норе.
Юли, их единственный брат, слышал весь разговор из тёмного угла, где сидел, неуверенно покачиваясь на одной здоровой передней лапе. Другая лапа, передняя левая, была криво прижата к груди и напоминала засушенный стебель ромашки, а пальцы – увядшие лепестки. Как ни старалась мама, как ни лизала искалеченную лапу, та никак не хотела расти и становиться похожей на другие три.
– Девочки! – рассердилась мать. – Сейчас же умойте брата, или я покусаю вам губы.
Ава недовольно запыхтела. Её пыхтение отозвалось пятикратным эхом.
Юли пробовал мыть себя сам. Пробовал, правда. Но разве можно усидеть прямо, проводя по ушам единственной здоровой передней лапой, и при том не упасть и не удариться грудью? Он пробовал ложиться на бок, нализывать здоровую лапу и водить ею по лицу. Заканчивалось это всегда неуклюжим кувырканием, отчего шубка становилась грязнее прежнего.
– Мама сказала, тебя надо умыть, – буркнула Ава.
– Да, чтоб не провонял всю нору, – подхватила Анна.
– И чтоб ястребы сюда не слетелись со всей округи, – прибавила Али.
– И…
– Я слышал! – сказал Юли, обрывая сестёр на полуслове.
Он вытянул переднюю лапу перед собой, плюхнулся на живот и положил голову на камень. Сёстры неохотно принялись вылизывать ему шубку – так, чтобы мех торчал иголками во все стороны. Двое, проводя языком, издавали звук, будто их тошнит. Третья больно кусала. Юли знал: это Ава.
– Дети, я на охоту! – крикнула мама, выходя из норы. – Если увидите чью-то тень, войте.
Живот Юли заныл в предвкушении ужина. Нельзя сказать, чтобы он был создан для драки. Но ему приходилось сражаться с каждой из шести сестёр за каждый малюсенький кусочек добычи, которую мама притаскивала в нору. Из-за этого он едва наедался вдоволь, чтобы придать сил трём здоровым лапам, не говоря уже о сухой.
Отец лисёнышей должен был приносить в нору свежую добычу, пока им не исполнится десять недель. Но мама сказала, что отец погиб страшной смертью задолго до их рождения. (Нет, она не расскажет, что с ним случилось, пока лисёныши не повзрослеют.) Они ели ровно столько, сколько маме удавалось поймать и сколько сами могли отнять у своих же сестёр и брата.
Не успела мамина тень исчезнуть за каменистым склоном, как сёстры бросили заниматься Юли. От невылизанной грязи шкура зудела.
Ава улыбнулась:
– Недолго нам осталось тебя умывать.
– Очень недолго, – прибавила Али.
– Знаешь, откуда нам известно? – спросила Айя.
– Нет.
Юли неуклюже хлопнулся на живот.