Айрин проследила взглядом за дочерью, которая ускакала вприпрыжку вместе с Берни по направлению к разноцветным палаткам циркачей, и повернулась к торговцу тканями:
— Два метра алого шелка почем у вас?
Она спрашивала об этом и в прошлом году, и в позапрошлом. Цена конечно же менялась и росла. Как цены на молоко, хлеб и картошку. Не росла только прибыль Зака. Но кого это волнует? Точно не торгаша Сомнуса, который мог менять стоимость своих товаров каждые пять минут в зависимости от погоды в Лире.
— Десять тысяч танов*2, моя красивая госпожа. Эта алая ткань превратила бы вас в настоящую королеву.
Уже десять тысяч… в прошлом году было восемь с половиной. Айрин сокрушенно вздохнула — это две зарплаты Зака, если шахта не будет простаивать, как месяц назад после обвала. У Рин в сундучке есть три тысячи и… и… НЕТ. Черт возьми — нет. Потому что скоро Дэйзи опять в школу, потому что крыша в доме протекает и потому что они должны ее отцу четыре тысячи, которые брали в прошлом году тоже на ремонт проклятой шахты и до сих пор не отдали. Три из них они с Заком уже насобирали.
— Идем домой, Дэйзи.
— Но мы ведь ничего не купили, — захныкала девочка, с мольбой глядя на мать, — давай хотя бы посмотрим на танцы.
Но Айрин уже не хотелось здесь находиться, она была зла. Опять зла. На себя, на Зака, на проклятый город, на своих родителей и на то, что сны никогда не сбываются.
Рин взяла дочь за тоненькую ручку и потащила прочь от торговых палаток, но, когда проходила снова мимо слепой женщины с цветами, та вдруг схватила молодую женщину за руку цепкими шершавыми пальцами.
— Отпусти — у меня нет денег.
— Мне не нужны деньги.
Голос у старухи-торговки оказался очень мелодичным, певучим, от него по телу разливалось странное тепло и умиротворение. А прикосновение ее пальцев, показавшееся по началу мерзким, вдруг перестало раздражать, но женщина все равно высвободила руку.
— Лиры не простые цветы — это ловцы снов. Их нельзя продать. Их можно только обменять на что-то очень дорогое.
Айрин рассмеялась, но старуха даже не улыбнулась. На ее морщинистом, изрытом складками времени, лице застыло выражение полной отрешенности и даже скорби, словно она сама утратила нечто очень ценное. Впрочем, она слепая. И это более чем ужасно — потерять зрение.
— Лучше бы ты гадала по руке или продавала зелья. Кому нужны твои цветы?
— Тебе… и другим таким, как ты и таким, как я.
— Каким — таким?
— С разрушенными мечтами. Ведь они больно колются, да?
И Айрин в этот момент словно кольнуло иголкой в области сердца, она невольно прижала туда руку, чтобы унять тянущую боль.
— Что?
— Осколки иллюзий. Они впиваются в твое сердце и душу, вскрывают твои вены и впрыскивают в них яд разочарования день за днем. Концентрат становится все выше и выше, и иногда тебе хочется умереть от ненависти к себе и ко всем, кто тебя окружает. Но больше всех ты ненавидишь его… потому что он их разрушил.
— Что разрушил?
— Твои мечты.
Айрин посмотрела, как дочь крутится возле клоуна с разноцветными шариками и снова перевела взгляд на старуху.
— Ты хочешь сказать, что вот эти цветочки могут исполнить мои мечты?
Старуха покрутила в пальцах кулон, на длинной цепочке, висящей на ее дряблой шее. Вроде бы нищая, а цепочка явно из очень дорогих и кулон с короной — массивный, похож на именной. Но не это настораживало в женщине, а постоянно закрытые глаза, словно она спит и разговаривает в каком-то ужасающем сне, как лунатик.
— Я лишь сказала, что они превратят твои сны в явь.
— Бред. Мне это не нужно. Я и так счастлива. — она сделала маленькую паузу после этих слов и тут же продолжила, — А ты старая шарлатанка и обманщица. Я уже сказала, денег у меня нет и мне нечего дать тебе взамен.
— У каждого человека что-то есть. Что-то очень ценное и дорогое. И это не обязательно золото или деньги.
Айрин рассмеялась. У нее даже крестика не осталось и обручального кольца. Они все продали, чтобы заплатить работникам с шахты в прошлом году после первого обвала. Ей бы и самой не помешало "что-то дорогое" она бы многое изменила в своей жизни. Например, уехала б из этого проклятого городка подальше от матери с отцом. Купила бы с Заком дом, как в ее сне… возле бархатного песка и хрустально чистой морской воды и…
— Ты ошибаешься. У меня нет ничего ценного.
— Уверена?
— Конечно. Совершенно ничего.
— Тогда ты бы не сильно расстроилась, если бы я попросила отдать мне то, что я сама сочту дорогим, взамен на сказочный сон, который будет являться тебе каждую ночь? Тот самый, что ты уже видела однажды и не хотела просыпаться. Он будет невероятно настоящим… с каждым днем все ярче и ярче. Длиннее и длиннее, как ты мечтала. Днем одна реальность, а ночью все иначе, ночью ты в царстве полного счастья, где исполняются все мечты и желания, — голос старухи проникал в каждую пору на теле Айрин и заставлял трепетать от предвкушения.
А потом ей внезапно стало очень весело от того, что она развесила уши, слушая эту сумасшедшую старуху. Настолько весело, что захотелось громко расхохотаться. Эта женщина явно не в себе или шутит над ней. Забавно, сколько чокнутых можно встретить на городской ярмарке. В прошлом году здесь разъезжал карлик на телеге со старой клячей и предлагал купить у него счастье вместе с деревянными человечками, которых он выпиливал сидя на соломе и вскрывал дешевым лаком. Айрин тогда еще думала, что нужно быть совершенной психопаткой, чтобы покупать себе счастье в виде деревянного истукана, а люди покупали.
— И каким образом я могу это сделать? Отдать тебе то, чего у меня нет? — Глаза старухи начали вращаться под сомкнутыми веками, а молодой женщине показалось, что та смотрит из-под них прямо на нее. По телу Айрин пробежал табун тревожных мурашек и неприятно заболел затылок, словно его сильно сдавили когтистыми пальцами.
— Просто возьми венок из лиров и скажи, что отдаешь мне самое дорогое в обмен на цветы.
— А если ты мне солжешь?
— Не солгу. Я дам тебе аванс.
— Аванс?
— Да. Кусочек твоего сна станет реальностью прямо сейчас. Просто пойди и возьми. — в этот момент Рин смотрела на прилавок Сомнуса и тот поманил ее к себе пальцем. От неожиданности она даже тряхнула головой.
На секунду Айрин опять стало не по себе, но соблазн уже пульсировал где-то в подкорке мозга вместе с надеждой и суевериями. Наверное, нельзя соглашаться. Глупости. Ну скажет она, а дальше что? Кто-то сможет у нее потребовать платы на самом деле? Да и, вообще, зачем она об этом думает? Старуха, лживая ведьма, просто пудрит Рин мозги от скуки.
— Мамочка, не надо, — Дэйзи схватила Айрин за руку, — пойдем отсюда. Я нарву тебе целую охапку лиров. Обещаю. Много-много лиров. Не отдавай ей ничего.
Старуха прищурилась и отпрянула назад, а Дэйзи потащила мать прочь от прилавков.
— Мне страшно, мам. Она меня пугает. Ее глаза… как будто слепая, но на самом деле все видит.
Айрин склонилась к дочери и погладила ее по щеке.
— Она просто сумасшедшая старуха. Вот и все. Тебе не нужно ее бояться. Идем домой, я испеку тебе сахарные лепешки.
— А Берни? Я его звала, но он не идет ко мне. Мы оставим его здесь?
— Берни взрослый песик и он прекрасно знает дорогу домой.
Невольно обернулась и посмотрела на торговку, но та, казалось, уже забыла о них и любовно раскладывала букеты на досках, поглаживая цветы скрюченными пальцами. Ее глаза были все так же закрыты.
Берни не вернулся. Его нашли через день рано утром. Он лежал среди желтых цветов со вспоротым брюхом и выпотрошенными внутренностями. Видимо на несчастного пса напали степные волки, разодрали беднягу и бросили умирать в страшных мучениях. Но это было потом…
Айрин опять приснился тот самый сон, который она впервые увидела несколько месяцев назад. Она его запомнила и хотела увидеть снова, испытать ощущение счастья вместе с ощущением реальности, которое сводило с ума своей правдоподобностью.