— Магию.
— Ах вот как! — похоже, де Круаль была готова к такому ответу. — Что ж, тогда понятно, как вы открыли дверь и смогли победить Туссака. Дети мушкетёров нашли собственную ведьму, которая смогла дать отпор колдуну. Если так, то ваша магия и вправду сильна!
Леон, шатаясь от усталости, добрался до кувшина с водой и жадно приник к нему. Перед глазами всё плыло, а позади раздавались голоса женщин, иногда ясно различимые, а иногда заглушаемые звоном в ушах.
— Это правда, что вы хюльдра?
— Это вам Леон сказал?
— Нет, Туссак заявил об этом перед всеми детьми мушкетёров.
— Проклятье! Значит, он всё-таки догадался! И дети мушкетёров теперь тоже знают! — Леон не мог видеть хвоста де Круаль, но представлял, как он нервно виляет туда-сюда под пышными юбками. Он сделал ещё пару глотков, но от следующего вопроса Эжени едва не поперхнулся и чудом удержал в руках кувшин.
— Леон сказал, что вы с ним не спали, а ваш хвост он увидел, когда снимал с вас вымокшее платье. Это правда?
— Правда, — без малейшего колебания ответила Луиза. Леон обернулся и увидел, что лицо у неё совершенно спокойное, без намёка на гнев, страх или ревность. — Хотя я очень старалась его соблазнить. Но он, видимо, опасался, что вы обо всём узнаете и из ревности наложите на него какое-нибудь заклятие, так что решил не рисковать.
— И вовсе не поэтому! — вспыхнул Леон, но Луиза только расхохоталась. На лице Эжени появилось облегчение, и она устало опустилась в кресло.
— Теперь вы, господин капитан, можете гордиться тем, что спали с хюльдрой и ведьмой, — продолжала улыбаться де Круаль. — Осталось только найти вампиршу — говорят, вампирши непревзойдённые любовницы…
— Хватит! — грубо прервал её Леон. — Туссак мёртв, опасность вам больше не угрожает, так что можете убираться из моего дома и возвращаться в свой. А лучше вообще уезжайте из Парижа — кроме Туссака, у вас ведь полно и других врагов…
— Благодарю за заботу, господин капитан, — она насмешливо поклонилась, закуталась в свою синюю накидку и скользящим шагом направилась к двери.
— И нож мой верните! — крикнул ей вслед Леон. Де Круаль развернулась, изящным жестом вытащила из рукава тонкий столовый нож и метнула его. Эжени вскрикнула и запоздало взмахнула руками, хотя магии в них уже не осталось, Леон дёрнулся в сторону, но Луиза целилась не в них — нож вонзился в деревянный стол и остался торчать там, слегка подрагивая. Де Круаль на прощание ангельски улыбнулась прожёгшему её взглядом Леону и скрылась в дверях.
— Какая… необычная женщина, — выдавила Эжени после долгого молчания.
— Да уж, необычная, — Леон выдернул нож, бросил его на стол, запер дверь и в полном бессилии рухнул на кровать. Глаза у него уже закрывались от усталости, но он всё же нашёл в себе силы спросить:
— Эжени, вы же не думали, что я… что я способен вам изменить?
— Это не было бы изменой, — грустно ответила она. — Мы с вами расстались врагами, так что не было бы ничего удивительного, если бы вы нашли утешение в другой женщине. Тем более в такой женщине! Я не имею права ревновать, я ведь вам никто. Не госпожа, не любовница…
— Вы мне не никто, — прошептал Леон, уже проваливаясь в глубины сна. — Вы для меня… очень много значите.
Он проспал почти весь день, а проснувшись, увидел, что Эжени сидит в кресле, расслабленно откинувшись назад, — её тоже полностью вымотала эта ночь. Снаружи по небу разливался золотой закат, и Леон приоткрыл окно, с наслаждением вдыхая вечерний воздух, веющий прохладой, и вслушиваясь в медленно смолкающий шум городских улиц.
— Ты представить себе не можешь, как я скучала! — Эжени пальцами прочёсывала волосы, и лучи заката играли на них, как когда-то лучи рассвета в маленькой старой гостинице, превращая их в рыжеватую медь. Её внезапное обращение на «ты» и столь же внезапная смена настроения с печального на откровенное были вызваны, скорее всего, потоком её внутренних мыслей, которые Эжени успела передумать, пока бывший капитан спал.
— Отчего же, очень даже могу, — Леон снова опустился на кровать. Девушка покачала головой и с обидой посмотрела на него.
— Я чувствовала себя так, словно во всём мире больше никого нет, словно я осталась совсем одна, и некому разделить со мной моё горе. Кое-как уладив дело Лауры Клеман, я собрала вещи и поехала в Париж — а что ещё мне оставалось? Ты можешь сказать, что это унизительно, что я совсем забыла про свою гордость, но если бы я осталась сидеть дома и ждать твоего возвращения, ты бы не вернулся — сгинул бы в этом проклятом Париже!
— Я вовсе не считаю, что это унизительно… — начал было Леон, но Эжени яростно перебила его.
— Я не могла спать ночами, я не могла есть, на протяжении всей дороги я думала только о том, что я скажу тебе и детям мушкетёров. И вот я приехала, я спасла всех вас и теперь-то имею полное право высказать всё, что я о вас думаю, но… все слова куда-то потерялись! Боже, я даже почти попросила прощения у детей мушкетёров!
— А я прошу прощения у тебя, — Леону удалось-таки вклиниться в её бурную речь. — Мне было больно оставлять тебя, клянусь, Эжени, но ты же знаешь, что я не мог поступить иначе! Я должен был выполнить свой долг, как и предрекала цыганка Сильвия. Ничего, если я всё сделал правильно, то теперь всё будет хорошо. Я не свернул с тропы и не заблужусь в тумане.
— Я не хочу больше слушать про это, — прошептала Эжени, закрыв глаза и качая головой. — Никаких пророчеств, никакой магии, никакого Туссака, Сильвии, Корнелии. Хоть на какое-то время забыть обо всём этом!
— Как тебе будет угодно, — Леон склонил голову. — Я сожалею, что причинил тебе боль, и готов искупить свою вину… — он не договорил, потому что Эжени вдруг одним быстрым прыжком переместилась с кресла на постель и опустилась на Леона сверху, опрокинув его на спину с такой силой, что кровать жалобно заскрипела. Пока он переводил дух после внезапного падения, Эжени оседлала его, крепко сжав бёдра, и принялась нервными движениями развязывать шнуровку на платье.
— Хочешь искупить вину? Вот и искупай, — выдохнула она, склонившись над бывшим капитаном и подаваясь бёдрами ему навстречу.
— К вашим услугам, — пробормотал Леон, прежде чем Эжени заткнула ему рот поцелуем. Всегда кроткая, ласковая и покорная в любви, сейчас она стала неожиданно страстной, пылкой и требовательной, резко двигалась на Леоне, разжигая в нём ответную страсть, больно кусалась при поцелуях, разорвала рубашку своего любовника и вцепилась ногтями в его плечи. Леон не знал, чем был вызван этот пробудившийся в Эжени огонь — столь болезненным расставанием, недавней схваткой с Туссаком или ревностью к де Круаль, но принимал его с благодарностью, и его желание было ничуть не менее сильным, чем у девушки. Когда эта бешеная скачка наконец закончилась, и Эжени, соскользнув с сына Портоса, обессиленно упала на постель рядом, он нашёл в себе силы прижаться к ней и прошептать, зарываясь лицом в её волосы:
— Не уезжай из Парижа. Останься хоть на несколько дней.
— Останусь, куда же я от тебя денусь, — пробормотала Эжени, которую после столь яркой вспышки чувств вновь охватила сонливость. — Кто же тебя спасать будет, когда ты снова наткнёшься на колдуна или вампира…
***
С тех пор, как Эжени де Сен-Мартен решила на неопределённое время остаться в Париже, её мнение об этом городе совершенно изменилось. Поначалу он показался ей невыносимо грязным, шумным и пропахшим навозом, с узкими улочками и беспрестанно толпящимися на них горожанами, с вечным цокотом копыт, грохотом повозок, криками «Берегись!», «С дороги!» и несмолкающей руганью. Приехав вечером и остановившись в гостинице, она не успела толком рассмотреть город — кинулась сначала к Лувру, потом к дому Леона, затем к собору Нотр-Дам, задыхаясь, едва не сбивая с пути прохожих, и перед глазами её мелькали дома, улицы, мосты, арки, фонтаны и скульптуры, сливаясь в один бесконечный водоворот. Эжени не испугалась ни каменной громады собора, ни появившегося из ниоткуда горбуна (она даже не поняла, что он призрак): все мысли её были устремлены к Леону, и она выдохнула с облегчением, только услышав его крик «Жаклин, бегите! Я вас прикрою!».