— Ладно, я понял, — Леон с трудом сдержал смех. — Что, её муж оказался не таким уж слабым, каким ты его считал? Или твоя Кларисса разозлилась, и тебе пришлось спасаться бегством?
— Нет, что вы! — Этьен вспыхнул. — Мы с Клариссой попрощались, и я бежал домой, обычным путём, вдоль реки — я всегда так возвращаюсь. Бежал, торопился домой и вдруг вижу — передо мной стоит женщина в белом. Я сначала подумал, что это Кларисса зачем-то пошла за мной, и ещё удивился, как это она так сумела меня обогнать. А потом подхожу ближе и вижу, — он шумно сглотнул, его глаза расширились, — это Агнесса, Агнесса Сенье…
Он помолчал и почти шёпотом добавил:
— Которая этим летом в реке утонула.
Леон присвистнул, вспомнив, что в первый день своего пребывания здесь он тоже слышал на постоялом дворе про какую-то Агнессу, которая ходит «как живая» и является людям.
— Ты не мог обознаться? Или может, это муж твоей возлюбленной решил напугать тебя и подговорил какую-то девушку, похожую на Агнессу, притвориться ею?
— Я же не слепой! — обиделся Этьен. — Я же её видел, ясно видел, ещё и луна светила. И я же знал её, Агнессу, у нас все её знали! Красивая была, работящая, мужа своего любила, пока не овдовела… Нет, я бы её ни с кем не спутал!
— Может, у неё сёстры есть? Или мать, тётка? Кто-то, похожий на неё?
— Умерла у неё мать. И отец умер, — Этьен не мог перестать дрожать. — Были у Агнессы сёстры, но умерли в детстве, только брат остался. Да она это была, она! И потом…
Он судорожно глотнул воздух ртом и, сделав над собой огромное усилие, продолжил:
— Она ко мне руки протянула и зашипела. Так, как будто хочет что-то сказать, а горло ей петлёй сдавило. Стоит, шевелит губами, показывает что-то… — он быстро перекрестился. — Я, понятное дело, бежать кинулся, а она меня за руку схватила, — Этьен отогнул рукав и показал правое запястье — на нём и в самом деле виднелись синеватые следы пальцев и красные царапины от ногтей. — Не помню, как вырвался… Бежал без памяти, прямо через лес, всё лицо исцарапал. Выбежал, добежал до дороги, а там… там упал. Наверное, — он снова умоляюще посмотрел на Леона. — Вы только никому не говорите, прошу! Отец мой всё равно не поверит, матушка только перепугается зря.
— Не скажу, — пообещал Леон. — Ты сам всё расскажешь. Госпоже Эжени.
***
Конечно, потребовалось немного времени и пара угроз, чтобы заставить Этьена идти в замок, но в конце концов он согласился и через пару часов уже стоял перед Эжени в её кабинете, нервно сжимая в руках прижатую к груди шапку. Девушка обращалась к нему очень ласково, даже пыталась его подбодрить, но Леруа не мог побороть страх. Именно этот непритворный, почти животный страх и заставил Леона поверить, что юноша говорит правду — или, по крайней мере, верит в то, что говорит. Он повторил историю про Агнессу (Эжени особенно заинтересовалась местом, где произошла пугающая встреча), показал синяки и царапины на руке, а под конец размашисто перекрестился и снова попросил:
— Отпустите меня, Богом молю! Отец, наверное, уже встал давно, а меня нет! Он меня убьёт! — похоже, гнева отца он боялся больше, чем воскресшей утопленницы.
— Конечно-конечно, — для Эжени слова про отцов, убивающих сыновей, с недавних пор не были пустым звуком, поэтому она поддержала юношу. — Если отец спросит тебя, где ты был, скажи, что говорил со мной. Мол, я вызвала тебя к себе, чтобы расспросить о хлебе, который делает твой отец — сколько мне нужно закупить и какой именно хлеб лучше всего. Скажи, что я считаю тебя достаточно взрослым и доверяю твоему мнению.
— Он мне не поверит, — Этьен слабо улыбнулся. — Скажет, я опять ночью где-то шлялся, а ему только зубы заговариваю.
— Пусть при встрече спросит меня, я всё подтвержу. Иди, — Эжени отпустила юношу, который опрометью помчался к выходу, и повернулась к Леону. Он уже знал, что она спросит, и был готов отвечать.
— Что вы об этом думаете, Леон?
— Думаю, что мальчишка не врёт. Он и правда встретил у реки что-то, что его напугало. Когда я нашёл его, он действительно был без сознания. Он дважды рассказал одну и ту же историю безо всяких расхождений, а это трудно, если ты только что сочинил её. И потом царапины… Нет, их, конечно, могла оставить страстная или ревнивая любовница… но странно признаваться насчёт любовницы, но при этом утверждать, что тебя оцарапала утопленница.
— Утопленница… — задумчиво проговорила Эжени. — Если это и правда Агнесса, то она не бестелесный дух, а нечто вроде ундины. Филипп Тома не мог соприкасаться с людьми и предметами, ему пришлось вселиться в тело козла. Тут другое…
— Скажите, — Леон не смог сдержать любопытства, — а что вы думали, расследуя дело чёрного козла? Я-то грешил на Филиппа и его способности к дрессировке, а вы? Сразу догадались, что здесь замешан призрак?
— Я не исключала, что вы можете оказаться правы, — ответила она. — В конце концов, в различных странных делах далеко не всегда оказывается замешана магия — нельзя недооценивать человеческую хитрость. Я думала, что Филипп правда сбежал и воздействовал на козла магией, чтобы заставить его напасть на отца и выложить эти рисунки… Но когда мы нашли могилу, и в ней оказался труп Филиппа… У меня возникло подозрение, что здесь замешана Роза или её мать, и это они используют козла, чтобы заставить Жиля расплатиться за содеянное. Ну а когда он встал на задние ноги после попадания пули и пошёл на отца, мне всё стало окончательно ясно.
— Яснее не бывает, — не удержался от ехидства Леон. — Завидую вашему хладнокровию — делать выводы при виде козла, идущего на задних ногах, чтобы проткнуть рогом своего хозяина.
— Это я сейчас так хладнокровно рассуждаю, — со вздохом призналась Эжени. — Тогда я испугалась едва ли не больше вас. И уверена, что испугаюсь, если встречусь с ундиной.
— Вы вообще что-нибудь знаете об ундинах?
— Ундины — это утопленницы, либо самоубийцы, либо жертвы убийства, и при этом только женщины. Они, как и всякая нечисть, боятся огня, серебра и холодного железа, так что держите вашу шпагу при себе, — она кивнула на оружие, висевшее на поясе Леона. — Святая вода и соль, крест и молитва тоже могут их отпугнуть, но вряд ли надолго. Ундин ещё вроде бы полынь отпугивает. Ещё они не могут проникнуть в дом, пока их не пригласят, не скажут: «Впусти меня». Хотя это касается в первую очередь восставших мертвецов — вампиров, ундин… На оборотней это не действует, на призраков тем более — они ведь бесплотны и могут проходить через любое препятствие. Колдунов, ведьм, одержимых и хюльдр вообще почти невозможно отличить от людей… впрочем, что-то я увлеклась, — спохватилась Эжени, увидев выражение лица Леона. — Далеко не все они враждебны для человека, так что холодное железо может и не пригодиться.
— Я считаю, что нам надо осмотреть место, где Этьен Леруа видел — или думает, что видел — ундину. И лучше сделать это днём, ведь нечисть, как я понимаю, буйствует в основном ночью?
— Правильно понимаете, — ответила Эжени.
До берега реки они доехали быстрой рысью, но затем перешли на шаг. Ланселот и вороная кобыла шли бок о бок, мирно пофыркивая, и Леон задумался, смогут ли они учуять водяную нечисть.
— Смогут, — уверенно сказала Эжени, когда он спросил её об этом. — Они чувствуют даже призраков, не имеющих, за тем исключением, когда они являются людям, ни облика, ни голоса, ни запаха. Уж вампира или ундину они точно почувствуют.
— А что вы вообще знаете об этой Агнессе? — Леон оглядел поросший травой берег, кажущийся обманчиво спокойным. Вода негромко журчала, деревья склоняли к воде свои ветви, в большинстве своём уже золотые, рыжие и багряные, хотя кое-где попадались проблески зелёного, а иные деревья уже почти лишились кроны. Небо было по-прежнему туманно-серым, почти белым, но лучи солнца слабо пробивались сквозь него. На влажной земле было множество следов животных, и различить среди них следы обуви Этьена Леруа не представлялось возможным. Тем не менее Леон спешился и принялся внимательно изучать берег. Эжени тоже спешилась, но осталась возле лошадей и заговорила, отвечая на его вопрос: