— Надеюсь, это слёзы радости? — спросила Эжени.
— Да… да, конечно, — он высвободился из-под её руки и, отвернувшись, чтобы она не видела его лица, принялся яростно вытирать глаза. Дыхание Леона всё ещё было сбито, и Эжени слышала, как дрожит его голос. — Просто… я этого никак не ожидал. Ты пила какие-то свои зелья, и я думал, ты не хочешь…
— Я и не хотела, — вздохнула Эжени. — Никогда не представляла себя матерью. Но потом я подумала, как ты будешь счастлив стать отцом… а Корнелия уже мертва и не сможет причинить нашему ребёнку вред. Кроме того, я лишилась магии и теперь должна немедленно заполнить эту пустоту чем-то новым. Почему бы и не ребёнком?
— Я прочёл твоё письмо, — в голосе Леона неожиданно зазвучали обвиняющие нотки, он повернулся, и Эжени увидела, как гневно блестят его глаза. — Ты хотела уехать! Бросить меня, нас всех и уплыть в Англию!
— Ты знаешь, почему я должна была так поступить! — вскинулась Эжени. — Если прочёл письмо, то знаешь… кстати, как ты его нашёл?
— Я искал в библиотеке хоть что-то, что может тебе помочь, — угрюмо ответил он. — Ты не приходила в себя с тех самых пор, как исцелила Анжелику. Мы отвезли тебя домой, уложили в постель, Анжелика и Сюзанна хлопотали над тобой, а я пытался найти способ привести тебя в чувство. Рылся среди книг, увидел между них конверт, адресованный мне, достал его, стал читать… — Леон замолчал и с упрёком посмотрел на Эжени.
— Ты знаешь, почему я собиралась уехать, — вздохнула она. — Корнелия не оставила бы вас в покое, пока я была рядом. Если бы я уплыла в Англию, она отправилась бы за мной, и вы все были бы в безопасности. И моя мать, и Сюзанна, и все здешние жители. Иначе она бы не остановилась, пока не отняла бы у меня всё, что мне дорого!
— Если бы ты уехала, как намеревалась, никто на свете не спас бы Анжелику, — ответил Леон. — Она так и осталась бы лежать на дороге с переломанными костями, — его голос снова дрогнул.
— Как она вообще оказалась здесь? — спросила Эжени. — Я надеялась, что все дети мушкетёров останутся в Париже, далеко от Корнелии, и не будут подвергаться опасности!
— Анжелика проследила за Корнелией, подслушала пару её разговоров и узнала, что та ищет наиболее быстрый способ попасть в Бретань. Должно быть, Корнелия догадалась, что ты хочешь уехать, и спешила догнать тебя. Анжелика тут же помчалась сюда. Она надеялась, что успеет раньше Корнелии, предупредит нас обо всём, и мы вместе расставим этой ведьме ловушку. Но сестра недооценила Корнелию… — Леон с болью стиснул зубы.
— Но она ведь жива, правда? — попыталась подбодрить его Эжени.
— Жива и целёхонька, от переломов даже следа не осталось. Анжелика была потрясена, когда очнулась и обнаружила рядом тебя, лежащую на дороге, залитую кровью и бездыханную. Я примчался через несколько минут, когда она пыталась привести тебя в чувство. Вместе мы довезли тебя домой, а про остальное я уже сказал.
— А Корнелия? Она ведь не восстанет из мёртвых?
— Перед тем, как ехать за тобой, я достал огниво и сжёг её тело — оно сгорело дотла, — жёстко ответил Леон. — Единственное, на что я надеюсь — это на то, что после смерти она не станет мстительным призраком и не вселится в какую-нибудь козу или лошадь!
— Не думаю, — покачала головой Эжени. — Это было бы для неё слишком унизительно — как и являться в виде призрака, видеть меня, живую и счастливую, и всякий раз вспоминать, что я победила её. Мы победили, — тут же поправилась она, бросив взгляд на Леона. — Не думаю, что Корнелия и в самом деле так уж сильно любила моего отца — скорее, она просто не смогла смириться с тем, что он выбрал не её, предпочёл ей, рыжеволосой красавице-ведьме, мою скромную, набожную и рассудительную мать. Корнелия была отвергнута, возможно, впервые в жизни, и мстила за это всем — моему отцу, моей матери, мне, моим друзьям. Она вынудила моего отца отравиться, я уверена!
— А тебя она едва не вынудила сбежать! — он сверкнул глазами. — Ты никогда не уходила от опасности — неужели ты из-за неё уехала бы в другую страну, оставив родной дом, друзей, меня? А ребёнок? Неужели ты позволила бы моему ребёнку пережить то же самое, что пережил я, обрекла бы его на судьбу бастарда? Или… — в глазах Леона возникло понимание, и его плечи поникли ещё больше.
— Я делала это ради вашей безопасности, — как можно мягче произнесла Эжени, склонив голову. — Рано или поздно мы с Корнелией сошлись бы в решающей битве, и лучше было бы, если бы рядом не было никого, кто дорог мне. И ребёнка тоже — мне легче было избавиться от него самой, чем потерять его из-за Корнелии. Я не хотела, чтобы кто-нибудь ещё пострадал из-за меня — достаточно Клер, тебя и Анжелики.
— Но вас, к счастью, потянуло в одну и ту же церковь, и вы сошлись в битве намного раньше, — Леон устроился поудобнее на полу рядом с кроватью. — Теперь, когда Корнелия мертва, и нам с тобой больше ничего не угрожает, ты ведь сохранишь ребёнка, правда? Ты… ты станешь моей женой? — он с силой сжал её руку.
Эжени вспомнила свои детские мечты, в которых прекрасный принц на белом коне или рыцарь в сияющих доспехах опускался перед ней на одно колено, предлагал руку и сердце и обещал увезти в замок, видневшийся на горизонте. Как далеки эти мечты были от того, что происходило сейчас — от старой сумрачной комнаты в видавшем виды замке, где измученный возлюбленный Эжени звал её замуж, чтобы их дитя не несло крест бастарда!
— Разумеется, стану, — она с нежностью посмотрела на Леона и осторожно высвободила занемевшую кисть из его пальцев. — Но имей в виду: то, что я лишилась магии, не означает, что я позволю тебе посягать на мою свободу!
— Ты спасла жизнь моей сестре, моим друзьям и мне, поддерживала меня в трудную минуту, лечила мои раны, дала мне цель в жизни, открыла передо мной новый мир, — он покачал головой, усмехаясь. — И после этого ты думаешь, что я буду помыкать тобой?
— Никогда не знаешь, как брак изменит человека, — Эжени смотрела на него с настороженностью, какая часто появлялась в её взгляде в первые дни их знакомства.
— В конце концов, мы всегда может разъехаться: ты в Бретань, я — в отцовский замок, — пожал плечами Леон. — И насчёт магии… Ты уверена, что навсегда лишилась её? Может, это временно, как после исцеления Катрин Дюбуа? И через неделю ты уже снова сможешь зажигать свечи взглядом…
— Нет, не смогу, — настороженность в её глазах сменилась глубокой грустью. — Я это чувствую, Леон. Магия была во мне всегда, с самого рождения, а теперь её нет. Я стала какой-то пустой, точно сосуд, из которого вылили содержимое, и он теперь никогда не наполнится. Я слишком много потратила в схватке с Корнелией, а остальное ушло на спасение твоей сестры, и теперь я больше не смогу колдовать. Не думай, что я жалею об этом! — спохватилась она. — Я счастлива, что успела вовремя и смогла спасти Анжелику.
— Может, я смогу как-то подпитать твою магию? — он опустил ладонь на её бедро, погладил его сквозь тонкую ткань сорочки, но тут же отдёрнул руку, испугавшись сделать Эжени больно. — Если это не причинит вреда ребёнку, конечно.
По телу девушки пробежала дрожь, но это была дрожь желания, и она с удивлением поняла, что хотела бы, чтобы Леон продолжил свои ласки.
— Нет, теперь никакая боль и никакое наслаждение не вернут мне мою магию, — вздохнула она. — Впрочем, ничто не мешает нам пробовать снова и снова. Даже если мы и не добьёмся успеха, то получим немало удовольствия, правда?
Они оба улыбнулись, но тут взгляд Эжени упал в угол, и она вновь посерьёзнела. Там лежали обломки шпаги, доставшейся Леону от отца, и Вакх выглядывал из темноты, корчил рожицу, желая напугать, виноградные грозди тускло поблёскивали, и Эжени знала, хотя не видела, что на эфесе всё ещё различим девиз: «Вино жизни, вино боя». Клинок валялся рядом, очищенный от крови Корнелии и уже не кажущийся таким грозным, как раньше.
— Мне жаль, — еле слышно проговорила она. Леон досадливо дёрнул плечом.