— Шарль! Рене! — прикрикнула она на мальчиков. — Ну что за несносные мальчишки — только и знают, что играться целый день! Вы что, не видите, что к нам пожаловали госпожа Эжени и господин Лебренн?
Мальчишки, которые при более внимательном рассмотрении оказались близнецами, сильно похожими на мать, тут же обернулись, блеснули двумя парами восхищённых и в то же время испуганных глаз и прыснули за дом, не забыв захватить своё оружие. Оказавшись в безопасности, они высунули из-за угла свои чумазые мордашки и принялись наблюдать.
— Их зовут как мушкетёров, — вырвалось у Леона. — Шарль д’Артаньян и Рене д’Эрбле, Арамис.
— Что? Ах да… — женщина поспешно вытирала мокрые руки передником. — У нас тут хоть и край света, но до нас тоже доходят слухи о подвигах мушкетёров, так что здесь немало Шарлей, Рене, Оливье и Исааков. Ох, мои мальчики житья не дают курам — гоняют их целый день с криками: «Руби гвардейцев кардинала!».
Она рассмеялась, Эжени тоже улыбнулась, а вот Леон не смог сдержать нервную гримасу. От девушки не укрылось, как дёрнулись его губы, но она заговорила о другом:
— Можно ли поговорить с вашим мужем?
— Конечно, — женщина тут же развернулась и заторопилась к дому, крича на ходу: — Гийом, тебя зовёт госпожа Эжени!
— Он шорник — делает сбрую, упряжь, сёдла, причём весьма неплохие, — вполголоса пояснила девушка, пока Гийом Лефевр выходил из дверей и шёл к ним — крупный широкоплечий мужчина с густыми чёрными волосами и такой же бородой. Он поклонился хозяйке и её спутнику, но при этом глядел на них настороженно, затем обменялся быстрым взглядом с женой — та кивнула и заспешила к дому, по пути шикнув на подслушивающих детей и забрав их с собой.
— Мы хотим расспросить о вашей сестре, Агнессе, — произнесла Эжени, когда женщина и дети скрылись в доме. Лицо крестьянина ещё больше померкло, и он склонил голову.
— Агнесса, значит… Я знаю, о чём вы хотите спросить. Вся деревня гудит: мол, утопленница Агнесса ночами бродит возле домов, ищет, кого бы с собой утащить. Только неправда всё это! — в его голосе зазвучала нескрываемая боль. — Она не наложила бы на себя руки, никогда, только не Агнесса! Она была истинная христианка, она бы не совершила такой грех!
— Вы думаете, она случайно утонула? — спросила Эжени.
— Не знаю, — он покачал головой. — Если бы тело нашли, то всё было бы ясно, но тела нет… Может, и правда случайно. Она хорошо плавала, но в реке есть омуты… А может… она не сама, — он надолго замолчал, пытаясь подобрать слова.
— Её утопили? — не выдержал Леон.
— На свете есть много злых людей, — уклончиво ответил Лефевр. — Агнесса всегда была красивая, на неё много кто заглядывался. С Жильбером они хорошо жили — он её не бил, она от него налево не бегала. А потом Жильбера не стало. У нас ведь в деревне как? Если молодая вдова — то все мужики к тебе по ночам шастают, а кто и не только по ночам. А Агнесса была не такая, никого к себе не подпускала. Ну кто-то разозлился и решил её… — Гийом не договорил, его большие руки сжались в кулаки. — Если бы я знал кто, я бы сам ему шею свернул!
— А появление утопленницы? Что об этом знаешь? — спросил Леон.
— Нехорошее это дело, тёмное, — помотал головой Лефевр. — Не хочу верить, что моя сестрёнка стала такой нечистью. Люди много чего болтают… А только она и к нам приходила.
— Когда? — вскинулась Эжени.
— В конце лета, как раз тогда, когда ваш батюшка скончался, царствие ему небесное, — он перекрестился. — Только я-то её не видел. Шарль, мой сын, совсем шебутной, ни отца, ни матери не слушает. Рене как-то поспокойней… Вот Шарль в сумерках выбежал на двор и увидел её. Говорит, стоит тётя Агнесса, как живая, в белой рубахе, волосы длинные, и с них вода каплет. И рукой его манит к себе, будто сказать что-то хочет, и губами вроде шевелит, а ни слова не слышно. Ну Шарль примчался ко мне весь в слезах, кричит, что тётя из мёртвых восстала, его с собой зовёт. Ну я выбежал во двор, а там пусто. Мне отругать бы мальчишку, чтобы не врал в другой раз, а только сильно он напуган был. Как будто и правда кого-то увидел.
— Может, и увидел, — слово вновь взял Леон. — А как отец Клод к ней относился? Говорят, он не хотел служить по ней поминальную службу, считая её самоубийцей?
— Да Агнесса для него была как все женщины — орудие дьявола, — Гийом скривил губы. — Он, считай, в каждой проповеди об этом говорит — Ева вкусила яблоко и навлекла беды на весь род человеческий, и все наши страдания от её дочерей. А я слушаю и думаю — как может моя Мари, — он кивнул в сторону дома, где скрылась жена, — быть орудием дьявола, когда она как есть ангел?
На этот раз улыбнулись и Эжени, и Леон.
— Не знает он ничего о женщинах, отец Клод, — подытожил Лефевр. — Но Агнессу он всё-таки отпел, спасибо вашему батюшке, — он слегка поклонился Эжени. — А раз её отпели, разве может она бродить неприкаянной душой? Разве её место не в раю?
— Полагаю, такого рода вопросы следует задавать отцу Клоду, — вздохнула девушка. — Спасибо, Гийом, вы нам очень помогли.
На обратном пути в замок оба довольно долго молчали, затем Эжени грустно произнесла:
— Как приятно видеть семью Гийома Лефевра — особенно после семьи Жиля Тома! И как жаль, что такие семьи у нас редки!
— Да уж… — протянул Леон. — Похоже, что он и впрямь любил сестру. И, исходя из его слов, можно подозревать каждого мужчину в деревне. Ладно, каждого второго, — поправился он, заметив укоризненный взгляд Эжени. — Но вот только…
— Что?
— Вы слышали поговорку, что убийца на похоронах жертвы плачет громче всех?
— Нет, не слышала, — растерянно ответила она. — Постойте, вы что, намекаете на самого Гийома?
— Никого нельзя исключать. Мы уже видели отца, который испытывал к дочери далеко не родственные чувства, с братьями такое тоже бывает.
— Но почему тогда Агнесса не является к дому своего брата каждый день, если он виновен в её смерти? Почему не пытается его изобличить?
— Может, является, просто Лефевр нам не всё рассказал. А может, он нашёл какой-то способ отпугнуть её. Тот же огонь или упомянутая вами полынь. Вот Агнесса и бродит по берегу, ищет запоздавших путников, хватает их, пытается что-то рассказать. Может, священник тоже её встретил и порвал чётки, как раз убегая от Агнессы. А нам не рассказал из гордости или из опасений, что мы не поверим.
— А может, она не видела лица своего убийцы и не знает, кто именно виновен в её смерти? — предположила Эжени. — Вот и бродит, неприкаянная, пытается найти его.
— Разве на том свете не должны раскрываться все тайны? — возразил Леон.
— Не знаю, — кажется, она удивилась этому вопросу. — Мне ещё не довелось случая побывать там.
«Зато я знаю кое-кого, кому довелось», — подумал Леон и прикусил язык, напомнив себе, что он и так едва не выдал себя, заговорив об именах детей Гийома. Эжени между тем продолжала:
— Может, она переживала из-за чего-то и обратилась за советом к отцу Клоду, а тот её строго отчитал и назвал великой грешницей? Она лишилась сил и в отчаянии бросилась в воду? Может, Гийом мало о ней знает, а на самом деле у неё был любовник, который разбил ей сердце? Может, она забеременела от него… Нет, слишком много всяких «может», — перебила она сама себя. — Знаете что, Леон?
— Что?
— Проще всего выяснить это, самим найдя ундину и поговорив с ней, но это слишком рискованно. Искать среди деревенских её убийцу — всё равно что искать иголку в стоге сена, тем более что это всего лишь предположения. Но всё-таки это надо сделать. И для этого нам придётся разделиться. Вы останетесь здесь, будете слушать, о чём говорят местные, расспросите их — не был ли кто влюблён в Агнессу, не заходил ли кто к ней в последние дни её жизни, не ходила ли она к лекарю.
— А что будете делать вы?
— Поеду в соседнюю провинцию, туда, откуда к нам прибыл отец Клод. Он ведь у нас не так давно — пару-тройку лет, не больше. Расспрошу о нём местных. Мне не даёт покоя эта бусина из чёток — а тут ещё и нелюбовь к женщинам вообще и именно к Агнессе, нежелание её отпевать, душа, не упокоившаяся после отпевания… Всё связано с Агнессой и отцом Клодом. И нам надо знать — он её следующая жертва или тот, кто виновен в её гибели? Его надо спасать или арестовать?