— Не лучше ли поступить наоборот — вы останетесь здесь, в родных краях, где вы всех знаете, а я уеду? — предложил Леон. — Здесь вы в безопасности — по крайней мере, на протяжении дня.
— Если среди жителей действительно есть мужчина, сгубивший Агнессу, и он поймёт, что я его вычислила, боюсь, я уже не буду в безопасности, — ответила она. — Агнесса была сильной, как всякая крестьянка, но если он сумел справиться с ней, он тоже силён. К тому же вы мужчина, и другие мужчины доверят вам то, что никогда бы не доверили мне. Я же, в свою очередь, буду разговаривать с женщинами и надеюсь, что они мне доверятся. Хочу узнать, как отец Клод относился к своим прихожанкам, почему он уехал из тех краёв. Знаете, многие священники тоже испытывают к женщинам… отнюдь не религиозные чувства.
***
Сборы не заняли у Эжени много времени. Леон ещё пытался уговорить её остаться, потом предлагал поехать вместе, но она честно заявила, что в таком случае расследование займёт слишком много времени, а ундина всё ещё на свободе и может в любой момент начать нападать на людей. В конце концов Леон, видимо, почувствовал в хозяйке неимоверно сильное желание вырваться из родных краёв хоть ненадолго и сдался. В одном Эжени поддалась на его уговоры — она признала, что одинокой женщине опасно путешествовать верхом, и обратилась к помощи Бомани. Из сарая выкатили старую карету с зеленовато-голубыми шторками, в неё запрягли двух рыжевато-гнедых коней, Мерлина и Галахада, и Бомани, напустив на себя важный вид, уселся на козлы. Леон явно сомневался, что в случае опасности старый негр сможет защитить свою госпожу, но не стал ничего говорить Эжени. Пистолет, который она брала с собой, тоже не вызывал у него особых надежд — она видела, как скептически он смотрит на оружие, лежащее рядом с ней на сиденье, и понимала — бывший капитан от всей души надеется, что ей не придётся ни от кого отбиваться.
Такое отношение задевало Эжени, и ей приходилось раз за разом напоминать себе, что капитан не видел, как она стреляет, не знает, что Бомани в молодости получил прозвище Чёрный Медведь за то, что мог любого свалить в поединке, поэтому и не верит, что госпожа и её кучер смогут защитить себя и друг друга. На прощание она ещё раз напомнила Леону, что его задача — разговаривать с людьми, а не выслеживать ундину, что утопленницы особенно опасны для мужчин, потому что в гибели большинства из них виноваты именно мужчины, и теперь ундины жаждут мести. Леон в ответ напомнил, что люди могут быть не менее опасны, чем нечисть. После взаимных пожеланий быть осторожными они спустились из библиотеки и вышли во двор, где возле кареты уже крутилась Сюзанна. Она пожелала госпоже счастливого пути, а Бомани — не растерять по дороге свои старые косточки. Негр ворчливо ответил, что уж этого-то она точно не дождётся. Эжени села в карету, Бомани подхлестнул лошадей, и они повлекли хозяйку навстречу новым приключениям.
Приключений, впрочем, никаких не было. До этого Эжени не так часто приходилось путешествовать, и для неё всё было в новинку — бесконечная тряска в карете, постоялые дворы, где хозяева берут с проезжающих втридорога, а в комнатах водятся клопы и крысы, однообразные поля и леса, проносящиеся за окном. Конечно, девушка мужественно переносила все испытания и не жаловалась, но в глубине души она уже пожалела, что не согласилась на предложение Леона и не осталась в родных краях. Она ругала себя за слабость и малодушие, напоминала, что это всего лишь начало великой кампании по борьбе с нечистой силой, и если она сдастся сейчас, то смело может уходить в монастырь. Поспать в движущейся карете почти не удавалось, в гостиницах зачастую было круглые сутки шумно из-за подвыпивших гостей и лающих собак, и Эжени чаще всего вставала невыспавшаяся, с головной болью.
Постоялый двор в месте её назначения оказался несколько приличнее, чем другие до него. Здесь, по крайней мере, можно было провести несколько дней на твёрдой земле, а не в трясущейся старой карете, куда сквозь щели забивалась вездесущая дорожная пыль. Мерлин и Галахад тоже были рады отдыху — они радостно фыркали и негромко ржали, пока Бомани распрягал их, гладил по мордам и отвечал мрачным взглядом на взгляды зевак, которым явно был в диковинку чернокожий слуга.
В это утро Эжени наконец-то выспалась и чувствовала себя не такой разбитой, как в предыдущие дни. У неё даже пробудился аппетит, и она радостно набросилась на жареную ветчину с яичницей, обдумывая предлог, под которым уместно будет начать расспросы об отце Клоде. Она остановилась на том, что священник, по её подозрениям, вступает в запретную связь с некоторыми прихожанками, и она приехала сюда, чтобы выяснить, не случалось ли подобного на прежнем месте его службы. Этот вариант был отчасти правдивым и в то же время гораздо более невинным, чем то, что она считала истиной.
Неподалёку от неё с ещё большим аппетитом расправлялась с завтраком молодая девушка — низенькая, пухленькая, круглолицая и прямо-таки лучащаяся здоровьем. Тёмно-красное дорожное платье, казалось, вот-вот треснет на её выдающейся груди, из-под чепца выбилась прядь густых светлых волос. Эжени невольно засмотрелась на столь колоритную особу, и тут кто-то из посетителей, то ли не пришедший в себя от вчерашней порции выпивки, то ли успевший с утра принять новую, пошатываясь, налетел на стол, за которым сидела пухленькая девушка. Послышался звон, что-то упало и покатилось по полу.
— Эй, сударь! Поосторожнее! — грубым голосом воскликнула постоялица. Пьяноватый посетитель пробормотал что-то вроде «Тысяча извинений» и поспешил удалиться, по пути натыкаясь на другие столы, к счастью, пустые. Эжени опустила глаза и обнаружила у своих ног шпагу — очевидно, это именно она упала со скамьи и прикатилась к соседнему столу. Эжени подняла шпагу и с удивлением уставилась на эфес, представлявший собой соединение виноградных кистей, из которого выглядывала голова божка с острыми рожками. Это эфес, как и выгравированный на нём девиз — «Вино жизни, вино боя» — был знаком девушке. Очень даже хорошо знаком.
— Вот спасибо! — пухленькая незнакомка подскочила к ней, и Эжени растерянно протянула ей шпагу.
— Это ваше?
— Моё. То есть моего отца. Но теперь моё, — путано объяснила та. — Я, кстати, Анжелика дю Валлон де Брасье де Пьерфон. А вы?
— Эжени де Сен-Мартен, — она перевела взгляд с эфеса на улыбающееся круглое лицо с сияющими голубыми глазами. — Постойте, дю Валлон? Знакомая фамилия…
— Мой отец — барон дю Валлон де Брасье де Пьерфон, Портос, один из четверых мушкетёров — героев Франции, — торжественно произнесла Анжелика. — Он подарил мне свою шпагу, когда… вскоре после того, как… ушёл на тот свет, — сияние её лица померкло, и она перекрестилась. — У него было две таких шпаги, вторую он подарил моему брату.
— Брату?
— Ну да, Леону дю Валлону, моему брату, — Анжелика погрустнела ещё больше. — Собственно, я его здесь и ищу. Мы с ним… не очень хорошо расстались, он уехал из Парижа, и я не знаю, где он и что с ним. Должно быть, он устроился к кому-нибудь на службу, ведь он владеет шпагой гораздо лучше, чем я, — она снова повеселела и улыбнулась Эжени. — Ещё раз спасибо вам, госпожа де Сен-Мартен.
Из самой глубины души Эжени словно поднялась огромная, грозящая снести всё на своём пути волна. Она знала, где видела этот эфес — шпага с точно таким же эфесом висела на боку у её нового стражника, и господин Лебренн то и дело опускал руку на рогатую голову божка. Господин Лебренн, которого, между прочим, зовут Леон. Господин Лебренн, у которого тоже голубые глаза и светлые волосы, как и у Анжелики дю Валлон. Господин Лебренн, который так не любит распространяться о своём прошлом. Господин Лебренн, который, скорее всего, вовсе и не Лебренн.
Эжени сглотнула — чувство при этом было такое, как будто она пыталась проглотить глыбу льда. Затем она выпрямилась, подняла голову и ответила ровным бесцветным тоном: