К Катрин Дюбуа они отправились вскоре после завтрака. Зима окончательно вступила в свои права, дул резкий порывистый ветер, кое-где уже лежал снег, небо было по-прежнему затянуто серым, и оба всадника дрожали от холода. Леон плотнее кутался в плащ — Эжени сама отстирала и зашила ему разорванные ундиной плащ и жилет так, что швы были едва заметны. Сама она тоже куталась в подбитый мехом плащ, на руках у неё были тёплые перчатки, голову укрывал капюшон. Она не изменила своей любви к серому цвету, а Леон — к чёрному, так что вдвоём они должны были смотреться двумя тенями на дороге, белой по бокам и серой посередине.
Муж Катрин, по словам Эжени, утонул пару лет назад, во время весеннего половодья. Девушка особенно подчеркнула, что это связано скорее с любовью покойного к горячительным напиткам, а не с какой-нибудь лесной нечистью. Катрин, должно быть, очень любила своего мужа, потому что она долгое время носила траур и не была замечена ни в каких связях с мужчинами. Она прекрасно стряпала и зарабатывала на жизнь тем, что помогала трактирщику, но в этот день должна была быть дома.
Домик семьи Дюбуа выглядел чрезвычайно опрятным, и с первого взгляда никак нельзя было сказать, что здесь живёт вдова с двумя детьми, которой приходится в одиночку тянуть на себе всё хозяйство. Дверь открыла женщина лет тридцати, стройная, белокожая, с узким лицом и большими голубыми глазами. Из-под чепца выбивались вьющиеся рыжеватые пряди — Оливье явно унаследовал свои каштановые кудри от матери. Вообще в чертах Катрин Дюбуа было что-то утончённое и даже аристократическое, заставившее Леона задуматься, не была ли сама Катрин или кто-то из её предков незаконным отпрыском какой-нибудь знатной особы. Женщина молча поклонилась гостям и посторонилась, пропуская их в дом.
Внутри было хоть и не очень просторно, но зато чисто и аккуратно. Возле печки сидела девочка, по виду ровесница Луизы Мерсье, и старательно наряжала тряпичную куклу, оборачивая её в какие-то синие и красные лоскутки. При виде гостей она поднялась и поклонилась с достоинством истинной леди, напомнив Леону юную герцогиню Орлеанскую, которая изображала Францию на празднестве в честь отцов-мушкетёров. Элиза Дюбуа была похожа на мать ещё больше, чем её старший брат.
— Где Оливье? — был первый вопрос, сорвавшийся с языка Леона.
— Собирает хворост, — голос у Катрин оказался неожиданно низким и грудным. — Это из-за него вы пришли ко мне, верно? Он рассказал мне, что натворил.
— Про капкан и Абеля Турнье? — уточнила Эжени.
— Про них, — лёгкая тень пробежала по лицу женщины при упоминании имени охотника. — Глупый мальчишка… впрочем, прошу не судить его слишком строго. Он всего лишь хотел защитить меня.
— Мы об этом и пришли поговорить, — Эжени оглянулась на играющую у печи девочку и понизила голос. — Если Турнье домогается вас, возможно, мы сможем вам помочь.
— Оливье вам всё рассказал… и как только узнал, — горестно покачала головой Катрин. — Должно быть, подслушивал за дверью, когда Турнье приходил, — она вздохнула. — Благодарю за заботу, госпожа, но боюсь, вы мне ничем не сможете помочь.
— Я могу поговорить с ним. По-мужски, — предложил Леон. Катрин слабо усмехнулась:
— Вот как? И надолго после этого он оставит меня в покое?
— Я могу устроить так, что очень надолго, — пообещал сын Портоса.
— И чем же мне придётся заплатить за это? — она перестала улыбаться.
— Заплатить? — на мгновение Леон растерялся, а затем вспыхнул. — Не нужно мне никакой платы! Мне ничего от вас не нужно! — обычно он обращался к крестьянам на «ты», но у него не повернулся язык сказать «ты» этой строгой женщине, больше похожей на сошедшую со старой картины Мадонну, чем на простую крестьянку.
— И вы готовы по доброте душевной избавить меня от моего преследователя? — Катрин перевела взгляд с Леона на Эжени.
— Слишком хорошо, чтобы быть правдой, да? — спросила та. — Что ж, считайте, что я слишком молода и наивна, поэтому готова творить добро и помогать всем, кому в силах помочь. В конце концов, не без моих усилий из нашей церкви было изгнано чудовище в человеческом обличье — отец Клод.
— Я знаю, и я искренне благодарна вам за ваши усилия, — Катрин Дюбуа склонила голову. — Но боюсь, в моих отношениях с Абелем Турнье я должна разобраться сама, без чужой помощи.
— Он вам нравится? — прямо спросил Леон. Крылья носа его собеседницы чуть дрогнули, а по лицу вновь пробежала тень.
— Что? Нет, совсем нет!
— Он вам чем-то угрожает? — вставила Эжени. Голубые глаза Катрин потемнели.
— Нет… Да… Неважно. Что бы он ни делал, это касается только меня и его. И мой сын совершенно напрасно полез в это дело… и напрасно рассказал обо всём вам.
В её голосе было столько твёрдости и уверенности, что Леон сразу понял — спорить бесполезно. Эжени, видимо, тоже это поняла — она поднялась с места и уже у дверей обратилась к Катрин:
— Сегодня Оливье удалось сбежать. Но что будет, когда он всё-таки попадётся на глаза Абелю Турнье?
— Турнье — человек отходчивый, — пояснила та. — Несколько дней он будет бушевать, и тогда Оливье лучше пересидеть дома, но потом Турнье утихнет и будет только грозить кулаком в сторону моего мальчика. Надеюсь, — прибавила она совсем тихо.
— Если вам всё же нужна будет наша помощь… — начал Леон, необыкновенно остро ощущая своё бессилие и в то же время желание помочь этой женщине.
— … я знаю, где вас найти, — закончила она, смиренно склонив голову. — В замке Сен-Мартен.
Покинув дом Дюбуа, Эжени и Леон долгое время ехали в молчании, пока девушка не решилась нарушить его с тяжёлым вздохом:
— Как помочь человеку, который не позволяет себе помочь? Ох, чувствую, повторяется история с Розой Тома и её матерью…
— Катрин не Роза, она не выглядит запуганной и забитой, — возразил Леон.
— Тогда она может разделить судьбу Филиппа Тома. Он хотел защитить мать и сестру, она хочет защитить своих детей. Турнье её явно чем-то шантажирует, но чем? Благополучием Оливье и Элизы, скорее всего. Катрин не хочет спать с ним, он ей противен, но и прямо отказать ему она не может, потому что в таком случае он причинит вред её семье.
— Моё предложение в силе, — заявил Леон. — Я могу поговорить с Турнье… для начала просто поговорить, — добавил он, заметив подозрительный взгляд Эжени. — Если это не сработает, могу и силу применить.
— Местные вообще очень упрямы, а уж охотники особенно, — ответила она. — Турнье не отступится от своей цели. Если вы изобьёте его, он на время затаится, а потом обрушит весь свой гнев на Катрин и её детей. К тому же, мы ведь не знаем, чем он ей угрожает. Может, он распустит какой-нибудь слух… о происхождении её детей или о её связи с каким-нибудь мужчиной. Может статься так, что мы своим вмешательством сделаем только хуже.
— И что же вы предлагаете? Просто сидеть и ждать? — вскинулся Леон.
— Боюсь, ничего другого нам не остаётся. Катрин Дюбуа весьма непрозрачно намекнула, что всё, происходящее между ней и Абелем Турнье, — не наше дело. И мы должны не лезть сюда… точно так же, как и Оливье Дюбуа. Просто оставить их в покое и надеяться, что у Катрин и Турнье хватит благоразумия, чтобы решить это дело миром.
— Надеяться на благоразумие матери, защищающей своих детей, и охотника, преследующего двуногую добычу, — буркнул Леон. — Знаете, я бы с большей вероятностью надеялся на благоразумие кусачей утопленницы и козла, рисующего картинки.
***
С того дня, как Эжени и Леон предприняли неудачную попытку помочь Катрин Дюбуа, прошло около недели. На улице стояла промозглая ветреная погода, дожди лили не переставая, изредка сменяясь снегом, который таял на дороге и оставался лежать сероватыми холмиками в низинах, солнце почти не показывалось из-за туч, было сыро и неуютно. Эжени не покидала замка, продолжая приводить в порядок библиотеку и распоряжаясь по хозяйству. По вечерам, когда на неё наваливалась гнетущая тоска и становилось совсем невмоготу, она куталась в плед, усаживалась возле камина с чашкой травяного чая, грела об неё руки и глядела в огонь. Как проводит свои вечера Леон дю Валлон, кто согревает его в эти холодные дни и согревает ли его кто-нибудь вообще, Эжени не знала и злилась на себя за желание это узнать. Они в последнее время виделись редко — Леон целые дни проводил вне замка, и девушка всякий раз поражалась: его гонит на улицу, в дождь и слякоть, упорство, скука или желание навредить себе?