Леон не упоминал в своих расспросах ни Катрин Дюбуа, ни Абеля Турнье, и не разговаривал с ними, хотя во время своих визитов в деревню видел их обоих. Катрин ещё больше похудела и осунулась — сын Портоса не знал, было ли это связано с приближающимся полнолунием или с переживаниями женщины из-за Турнье, своих детей и своей пока ещё не до конца раскрытой тайны. Её огромные голубые глаза девы Марии смотрели с затаённой болью, и Леон едва не кинулся к ней и не признался во всём, но вовремя опомнился: Эжени не зря говорила ему, что расспросы в лоб могут всё погубить.
Что касается Абеля Турнье, то он был, как обычно, мрачен, насторожен, отпускал жестокие шуточки и намекал, что в лесах развелось немало волков, неплохо было бы собраться всем вместе и устроить большую охоту на них. Многие из местных поддерживали его, но Эжени, когда Леон рассказал ей о планах Турнье, прямо заявила, что не позволит устраивать охоту, по крайней мере, в ближайшее время, пока не разрешится ситуация с Катрин Дюбуа.
И она разрешилась — весьма неожиданным образом, как, впрочем, разрешалось вокруг капитана Леона большинство ситуаций за последнее время. Однажды утром, сразу после завтрака (горячая баранина, гусиный паштет, острый сыр и вино с пряностями были как нельзя кстати в этот холодный зимний день) Эжени и Леон, как обычно, уединились в библиотеке. Бывший капитан понимал, что они проводят слишком много времени вместе, среди местных наверняка уже поползли слухи о тайной любовной связи между госпожой Эжени и её стражником, и нехорошо молодой девушке столько часов находиться наедине с мужчиной. Но Эжени это как будто совсем не волновало, да и вообще в этом диком краю правила приличия соблюдались не так, как в шикарном и шумном Париже, где едва ли не в каждом доме под маской добродетели прятались порок и разврат, и знатная дама могла выглядеть невинной голубицей, хотя у неё имелось два или три любовника, разумеется, не считая мужа, который, само собой, тоже не являлся образцом супружеской верности.
В Бретани всё было как-то проще и честнее, и Леон искренне надеялся, что репутация Эжени де Сен-Мартен не пострадает из-за того, что они так много времени проводят вместе. Сюзанна предана своей госпоже и не станет распускать про неё слухи, а Бомани и вовсе будет молчать, как камень, но их видели множество раз, скачущими бок о бок к лесу, заходящими в дома крестьян, рано утром возвращающимися из церкви после той истории со священником и ундиной… Нет, слухи непременно пойдут, обеспокоенно подумал Леон, даже не пытавшийся сосредоточиться на страницах лежавшей перед ним книги.
— Нашла! — вырвал его из раздумий голос Эжени.
Она низко склонилась над книгой, придерживая падавшие на лицо волосы, её глаза заблестели так же, как в тот день, когда она объявила о своей догадке насчёт Катрин Дюбуа.
— Думаю, всё остальное она испробовала — молилась, умывалась святой водой, надевала заговорённый пояс, перепрыгивала в волчьем обличье через острые ножи, ела хлеб и проливала свою кровь. Но есть способы, для которых ей нужна помощь другого человека. Например, чтобы кто-нибудь позвал её по имени, когда она превращена в волчицу. Здесь ей мог бы помочь сын, если он, конечно, знает о проклятии своей матери. Но найденный мной способ… он сложнее.
— Говорите же, не томите! — попросил Леон.
— Согласно записям некоего странника Мартина, которого многие считали колдуном и чернокнижником, волка-оборотня можно расколдовать, если ранить его в волчьем обличье. Но есть и плохая новость: с тем, кто ранит оборотня, произойдёт что-то нехорошее. Он может сам стать оборотнем, пасть замертво в тот же миг или умереть через год.
— Невесёлое решение, — присвистнул Леон.
— Именно поэтому я не хочу, чтобы это делали вы или я, — Эжени заметно побледнела. — Возможно, Катрин знает об этом способе, но она не может подставить под удар сына. Выйти же в волчьем обличье к охотникам означает верную смерть — они её не просто ранят, они её убьют. Да даже если и ранят — она превратится у них на глазах, и тогда её сожгут как ведьму, а детей… хорошо если отправят в какой-нибудь приют.
— Здесь нам бы пригодился Абель Турнье, — зло сказал Леон. — Пусть ранит Катрин, освободит от проклятия, а там пускай хоть падает замертво, хоть подыхает через год, хоть сам превращается в волка.
— Нам нужно срочно рассказать всё Катрин, — Эжени поднялась с места. — Мы нашли способ, пусть и опасный. Надо заманить Турнье куда-нибудь, где он не сможет избежать встречи с волчицей. Он, конечно, будет вооружён, наверняка захватит с собой серебряные пули… но надо попытаться! Оборотни, если верить легендам, очень живучи, так что Катрин может выжить, а потом, когда проклятие спадёт, можно будет залечить её рану.
— Нехорошо использовать её как наживку для охотника, — поморщился Леон.
— Нехорошо, но если это даст ей возможность избавиться от проклятия? В любом случае, мы предоставим ей выбор. У нас теперь есть что ей предложить, в конце концов, этот способ — не единственный… Теперь, надеюсь, она нас послушает.
— Но надо торопиться, — Леон поглядел за окно, в беспросветную серость. — Полнолуние будет уже этой ночью.
***
Медлить было нельзя. Они быстро собрались в дорогу, Эжени взяла с собой пистолет, коротко пояснив, что он заряжен серебряными пулями, оба оделись потеплее, оседлали лошадей и вскоре уже мчались в сторону деревни. До домика семьи Дюбуа всадники добрались быстро, но там их ждало разочарование. Сколько Леон ни колотил в дверь, сколько Эжени ни кричала, зовя Катрин и её детей, всё было бесполезно — им никто не откликнулся, дверь оставалась запертой, дом был пустым и безжизненным.
— Госпожа Эжени, господин Лебренн! — из соседнего дома на шум выглянула пожилая круглолицая женщина, зябко кутавшаяся в плащ. — Вы никак Катрин ищете? Опять её сорванец что-то натворил?
— Ты знаешь, где она? — Леон шагнул к ней.
— В соседнюю деревню уехала, к свекрови, — охотно пояснила соседка. — Муж-то у Катрин был не из наших мест, его мать так в той деревне и живёт. Вот Катрин детишек-то к бабушке и повезла, а то, видать, соскучилась старушка по ним… — она глубоко вздохнула.
— Откуда ты знаешь? Это она тебе сказала? — настороженно спросил Леон.
— Так прямо не говорила, — женщина поджала губы, — она вообще очень скрытная стала, и не поймёшь, что с ней. Так я ж не слепая, сударь! У меня и глаза есть, и уши имеются. У Катрин больше и родных-то нет никого, куда ей ещё податься, да ещё и с детьми?
Ещё пара минут ушла на выяснение пути в соседнюю деревню и описание дома, в котором жила бабушка Оливье и Элизы, но вскоре всадники вновь неслись по дороге. Они не переговаривались — всё было ясно и так. На время очередного полнолуния Катрин решила обезопасить себя и свою семью, уехав подальше от Турнье и остальных охотников. Детей она оставит у бабушки, а сама ночью уйдёт в лес, где и будет скрываться от людских глаз. Хороший план, вот только Абель Турнье не из тех, кто легко упускает из рук добычу. Он может узнать у словоохотливой соседки то же, что узнали Леон с Эжени, — а может быть, уже узнал. И теперь он снова мчится по следу за своей жертвой, чтобы подкараулить её в лесу и сделать решающий выстрел из ружья. В то, что Турнье испытывает какие-либо чувства к Катрин, Леон не верил ни минуты. Скорее всего, охотник просто хотел овладеть ею, а теперь, когда она не покорилась, решил её уничтожить.
К соседней деревне Леон и Эжени добрались уже затемно, на порядком измученных лошадях. Девушка всё время поглядывала на небо, выискивая за облаками и туманом идеально ровный диск луны, её спутник больше смотрел по сторонам. Ещё сколько-то времени ушло на то, чтобы разыскать дом матушки Дюбуа, как называли здесь свекровь Катрин. Наконец, взбаламутив всех местных, всадники доехали до низенького домика, который словно сошёл со страниц какой-то старой сказки, и Эжени, соскользнув с коня, устало постучала в дверь.
Сначала на стук никто не отвечал, потом за дверью послышался еле слышный скрип половиц, и чей-то дрожащий голосок спросил: