Трое остальных жителей дома казались ему воплощением трёх цветов, безраздельно властвовавших в замке — серого, белого и чёрного. Серым была Эжени с её серыми глазами, неизменной любовью к серым платьям (а может, других в её гардеробе просто не имелось?) и серым конём. Чёрным был Бомани, который, словно желая подчеркнуть свой необычный цвет кожи, одевался почти всегда в чёрное, цвета воронова крыла, или, реже, в тёмно-коричневое. И белым, конечно же, была Сюзанна, с её светлыми волосами, светлой кожей и ровными белыми зубками, хотя платья она носила не белые, а голубые, розовые или зелёные, и они были яркой вспышкой цвета посреди общей бесцветности замка.
Леон не знал, какой цвет определяет он сам. Любимым его цветом был красный — с самого детства, ещё до того, как он вступил в ряды королевских гвардейцев и надел красный плащ. Но теперь вспышки красного остались лишь в пере на шляпе и подкладке его плаща, остальная же одежда была преимущественной чёрной, за исключением белых рубашек. «Осталось только разжиться чем-нибудь серым, и я окончательно стану одной из теней этого замка», — мрачно шутил он в своих мыслях.
Впрочем, несмотря на сумрачность дома и пугающие слухи о лесе, находящемся неподалёку, его обитатели не были такими уж угрюмыми и нелюдимыми, как могло показаться вначале. Улыбка Сюзанны, поначалу показавшаяся Леону несколько искусственной, на деле оказалась совершенно искренней, и вообще, как выяснилось, девушка не умела подолгу грустить, часто смеялась и озаряла замок, как солнечный лучик. Как Леон понял из скупых обмолвок Бомани, у служанки имелось несколько поклонников в деревне, но она пока что кружила им головы и в целом не собиралась выходить замуж. Нежные взгляды, бросаемые Сюзанной на Леона, оказались, к его огромному облегчению, привычкой кокетничать с любым хоть сколько-нибудь привлекательным мужчиной, а не желанием завлечь его в свои сети. К тому же, семья её была очень бедна, и Сюзанна, не надеясь только на свою красоту, хотела скопить денег, чтобы найти себе достойного жениха.
Бомани, как по секрету поведала Сюзанна, успел в дни своей юности побывать в рабстве, откуда его выкупил шевалье де Сен-Мартен. Именно поэтому негр был безраздельно предан своему хозяину, его супруге и их дочери. Сюзанна, появившаяся в замке намного позже Бомани, тоже попала под его покровительство — он любил её за добрый нрав, за то, что она не смеялась над его видом, как делали многие другие служанки до неё. В сущности, он относился к Эжени и Сюзанне с отеческой заботой, и этим объяснялась его настороженность по отношению к Леону. Поняв, что гость не угрожает благополучию семьи и не собирается соблазнять ни одну из девушек, старик немного смягчился.
Эжени де Сен-Мартен, как и думал сын Портоса, была любима слугами, но на ней, при её молодости и, в общем-то, привлекательной внешности, лежала печать одиночества. Несомненно, была причина тому, что в её возрасте (насколько мог судить Леон, ей было чуть за двадцать) Эжени ещё не нашла жениха, и дело здесь было не только в весьма скромном приданом. Бомани наотрез отказывался болтать про хозяйку, Сюзанна, наоборот, любила посплетничать, но все её рассказы сводились к тому, что Эжени «с детства была со странностями», «не очень-то и хотела замуж» и вообще «даже думала в монахини податься». Представив свою новую госпожу в чёрной рясе, с головой, покрытой платком, Леон подумал, что Эжени обличье монахини пошло бы куда больше, чем Анжелике.
При их редких встречах Эжени была неизменно грустна, задумчива и вежлива. А ещё она казалась преисполненной сосредоточенности и постоянно преследующей какую-то цель. Леон невольно подумал, что девушка, настолько погружённая в свои мысли, вряд ли вызовет страсть у мужчины, ведь она совсем не обращает на него внимания. Впрочем, через несколько дней покоя, когда Леону пришла пора показать, на что он способен, Эжени раскрылась совсем с другой стороны.
Всё началось утром, когда редкие солнечные лучи разрезали-таки серую ткань облаков, затянувшую небо, и упали в окно столовой, слабо осветив комнату. Эжени и Леон в кои-то веки завтракали вместе, и бывший капитан искоса наблюдал, как девушка разрезает жареную курятину и один за одним отправляет куски в рот. Еду готовила Сюзанна, и Леон не мог не признать, что она отлично справляется со своим делом, но мясо птицы в этот раз было суховатым. Эжени не притрагивалась к вину, вместо этого пытаясь смягчить сухость курицы каким-то травяным чаем. Неловкое молчание, повисшее над столом, прервала Сюзанна, вихрем влетевшая в комнату.
— Госпожа Эжени! — она сделала быстрый книксен и подбежала к столу. Светлые кудри выбивались из-под чепчика, щёки разрумянились, на лице блестели бисеринки пота, а грудь под зелёным платьем вздымалась от быстрого бега, и Леон поспешно отвёл глаза. — Там… в деревне… такое! У Жиля Тома козёл… взбесился! Говорят даже, он… одержим!
Последнее слово она произнесла громким шёпотом. Эжени чуть вздрогнула и замерла, не донеся до рта вилку с наколотым на неё кусочком курицы.
— Одержим? Так, Сюзанна, успокойся и расскажи подробнее.
— Это вчера вечером случилось, — торопливо заговорила служанка, шумно переводя дыхание. — Мне сегодня утром рассказала Эмма Мерсье, а ей — её сестра, Лили. Вы же знаете Жиля Тома? Пастух, у него жена, дочка и сын-красавец… правда, сына вот уже неделю нигде не видели, — быстро прибавила она. — Говорят, он уехал, лучшей жизни искать… Так вот, у Жиля козы есть и один козёл — большой, чёрный, рогатый, ну прямо сам дьявол! — Сюзанна поспешно перекрестилась. — И вчера вечером зашёл Жиль, как обычно, в стойло, коз проверить, а этот чёрный козёл на него как бросится! И рогами прямо в сердце целился! Жиль как-то исхитрился извернуться, так козёл ему руку рогом пропорол! Жиль, понятное дело, в крик, кинулся в дом, за ружьём, а козёл — за ним. Он выстрелил, но только промахнулся, а козёл сбежал.
— Куда сбежал? — Эжени слушала этот рассказ очень внимательно, в отличие от Леона, который не мог сдержать снисходительной усмешки.
— Не знаю, в лес, наверное… — Сюзанна несколько растерялась от неожиданного вопроса. — И бегает там где-то на свободе! Главное, козёл-то тихий был, смирный, даром что чёрный. А тут в него словно дьявол вселился! — она снова перекрестилась, и тут уже Леон не смог скрыть смешок. Обе девушки посмотрели на него: Эжени — задумчиво, Сюзанна — укоризненно.
— Не верите, господин Лебренн? Поживите в наших краях больше, вы ещё и не такое увидите!
— Простите, но я не верю в одержимость, — сказал Леон, начиная сердиться. — То, что козёл взбесился — вполне возможно. Наверняка у него какая-нибудь козлиная болезнь… впрочем, хозяину лучше знать. Конечно, его надо либо поймать, либо застрелить, пока он ещё кого-нибудь не покалечил. И я, с вашего позволения, этим займусь, — он взглянул на Эжени, но та покачала головой.
— Сначала надо поговорить с Жилем Тома и его семьёй.
— А если козёл, пока мы говорим, проткнёт рогом кого-нибудь ещё?
— В деревне слухи расползаются быстро, так что все жители уже, можно считать, предупреждены. А разговор с пастухом не займёт много времени. Если это и правда какая-нибудь болезнь, то козла либо застрелят, либо его растерзают дикие звери — если он убежал в лес.
— Только если он одержим, он сам кого угодно убьёт, — дрожащим голосом вставила Сюзанна, и Леон поймал себя на том, что раздражённо закатывает глаза.
***
«Раньше я ловил государственных преступников, а теперь охочусь на козлов, в которых будто бы вселился дьявол», — высмеивал самого себя Леон, пока они с Эжени скакали к деревне. Он сидел на своей вороной кобыле, его спутница — на своём светло-сером жеребце, которого, как успел узнать Леон, звали Ланселот. Всего на конюшне, кроме его кобылы, было четыре лошади, двух из которых впрягали в повозку, оставшиеся две предназначались для верховой езды. Ланселот раньше принадлежал матери Эжени, а вторая верховая лошадь, Моргана — её отцу. Двух других лошадей звали Мерлин и Галахад, и сын Портоса не мог не улыбаться, думая, что эти имена придумала Эжени, начитавшись легенд о рыцарях Круглого стола.