Не в силах придумать разумное объяснение, бывший капитан в конце концов уснул, и тревожные сны его были полны мрачных лесов, чёрных козлов, выпрыгивающих из-за деревьев, и бледных испуганных девушек с синяками на лицах.
***
На следующее утро Леон снова завтракал в компании Сюзанны, которая изо всех сил пыталась выведать у него, что он и госпожа узнали вчера в деревне, и правда ли, что чёрный козёл ворчуна Тома одержим. Леон отвечал скупо и односложно, бросал намёки, а сам между делом пытался узнать побольше про Жиля Тома и его семью. Его ожидания подтвердились: Сюзанна описывала Жиля как мелочного и вечно сердитого человека, недовольного всем на свете, его жену Анну — как святую женщину, которая терпит своего мужа и — представьте себе! — даже ни разу не изменила ему. О Розе она отзывалась сочувственно, утверждая, что будь у неё самой такой отец, она сбежала бы от него на край света с первым попавшимся кавалером. Филиппа Сюзанна называла красивым молодым парнем, который часто ссорился с отцом и не боялся заступаться за мать и сестру, хотя сам в результате такого заступничества нередко ходил весь в синяках. Леон уже собирался спросить, не интересовался ли Филипп приручением животных, но тут в столовую вошла Эжени, в своём обычном сером костюме для верховой езды, который лишь подчёркивал её бледность, и, стащив с головы шляпу, устало прислонилась к двери.
— Госпожа, вы ведь ничего не ели! — всплеснула руками Сюзанна, кидаясь к ней. — Виданное ли дело: с самого утра, без завтрака, поскакали в деревню…
— Я была в деревне, расспрашивала местных про козла, — Эжени опустилась на своё место, отдала шляпу Сюзанне и, подождав, пока та уйдёт, негромко продолжила: — Я подумала, что крест на рисунке означает церковь. Сегодня утром побывала возле нашей церкви, осмотрела все деревья поблизости, но ничего необычного не нашла. Кроме того… — она замолчала при виде Сюзанны, вносящей блюдо с бретонскими блинами — здесь они, к удовольствию Леона, были не такими пересолёнными и куда более приятными на вкус, чем на постоялом дворе.
Когда служанка снова вышла, Эжени продолжила, то и дело прерываясь, чтобы воздать должное блинам:
— На площади перед церковью был выложен тот же рисунок, что и в лесу.
— Как? — Леон подался вперёд.
— Выложен веточками. Не очень аккуратно, но разобрать его можно. Крест, стрелка, дерево. По крайней мере, прихожане описывают его именно так. Я сама его не видела — рисунок уничтожили до моего приезда, а веточки сожгли как что-то, что может иметь отношение к нечистой силе. Кто-то в потёмках видел у церкви чёрного козла, они решили, что он связан с рисунком из веточек, и страшно испугались, а я своим рассказом о нашей вчерашней находке, понятное дело, не добавила им спокойствия.
Леон досадливо цокнул языком.
— Все жители перепуганы, шепчутся о знамениях и нечистой силе. Наш священник, отец Клод, пытался успокоить их, но он, по правде говоря, умеет только грозить карой небесной, и местные его не очень-то любят. Если так пойдёт и дальше, может дойти и до бунта, — Эжени встревоженно покачала головой.
— Из-за чёрного козла и грубого рисунка? — не поверил Леон.
— Бунты случаются и из-за меньших вещей. Надо закончить это дело, пока народное волнение не стало слишком сильным, — Эжени обмакнула блинчик в соус. — Я думала, что это как-то связано с церковью, но почему тогда первый рисунок был в лесу? Он нарочно оставляет послания, чтобы люди их увидели…
— Кто «он»? Козёл?
— Козёл. Или Филипп. На площади перед церковью не получится нарисовать, там ни песка, ни земли, поэтому он выложил веточки. Может ли козёл выложить рисунок веточками?
— Если будет приносить их во рту одну за другой и укладывать, подталкивая копытами, то почему нет? — Леон прищурился, пытаясь вообразить эту картину. — Но любой нормальный козёл скорее съест эти ветки, чем будет выкладывать из них послание!
— Едва ли речь может идти о нормальном козле, — вздохнула Эжени. — Я поговорила с деревенскими: никто из них не слышал, чтобы Филипп увлекался дрессировкой. Он вообще не очень-то любил возиться с козами…
Она уставилась на стол, точно потёртая, но аккуратно заштопанная и чистая скатерть могла дать ей ответ.
— Дерево возле креста… Что это может означать? Что такое может быть спрятано в дереве, под ним, рядом с ним? Место, где скрывается Филипп? Сундук с сокровищами?
Леон болезненно поморщился при слове «сокровища» — слишком свежи были воспоминания о погоне за драгоценностями Франции, перевернувшей всю его жизнь. А потом он вспомнил кое-что ещё, более недавнее.
— По пути сюда я проезжал мимо придорожного креста. Знаете, такой старый, каменный, весь почти зелёный от мха. Может, имелся в виду этот крест?
Потухшие глаза Эжени вновь заискрились, и впервые за всё время их знакомства на её лице появилось выражение, которое можно было бы принять за улыбку.
— Леон, вы меня просто спасаете! Конечно, как же я могла забыть про этот крест! Едемте к нему, сейчас же!
Поехали они, конечно, не тотчас же — сперва закончили завтрак, отправили Бомани седлать лошадей, Леон, как и вчера, захватил с собой шпагу и пистолет. Дорога до креста заняла у них больше времени, чем вчера до леса, хотя на этот раз всадники скакали быстро и не переговаривались. Но вот наконец очертания креста показались вдали, а вскоре стали видны и трещины на тёмно-сером камне, и ярко-зелёные пятна мха. Остановив Ланселота возле креста, Эжени принялась оглядываться в поисках обозначенного на рисунке дерева.
— С этой стороны его быть не может, здесь дорога… Значит, дерево где-то в той стороне. Знать бы ещё, с какой стороны креста встать! Если повернуться к нему спиной, впереди и справа будет лесная чаща…
— Я вижу там одно выдающееся дерево, — Леон кивнул на массив леса. — Что это, платан?
— Старый платан, так его здесь называют, — Эжени указала на раскидистую крону. — Что ж, имеет смысл поискать рядом с ним.
К дереву они приближались настороженно, ожидая, что из-за него в любой момент может выскочить чёрный козёл — или Филипп Тома, возможно, вооружённый. Но в лесу, насколько можно было судить по спокойному пересвисту птиц, никто не прятался, да и лошади вели себя тихо, не проявляя страха. Возле дерева всадники спешились и стали не спеша обходить толстый ствол в поисках ответов на загадку, загаданную чёрным козлом.
Ответ нашёл Леон — возможно, потому что в глубине души он догадывался, что нужно искать. Земля под деревом была сыроватая от дождей, на ней виднелись следы раздвоенных копыт, и ещё что-то в ней было не так. Слишком ровная, слишком свежая, слишком вздымающаяся кучкой над остальной землёй.
Леон кивком указал Эжени на это место и тихо проговорил:
— Здесь что-то закопано.
Она побледнела. Они оба уже догадывались, что здесь закопаны отнюдь не сокровища, а нечто куда более неприятное.
Они вернулись в замок за лопатой. Леон предлагал позвать на помощь кого-нибудь из деревенских или хотя бы Бомани, но Эжени отказалась, сказав, что сейчас любая мелочь может напугать крестьян, что слухи здесь разносятся очень быстро, что неизвестно, что лежит в этой яме. Обратно они неслись ещё быстрее. Возле ямы Леон скинул плащ и шляпу, отбросил в сторону шпагу и принялся копать, невольно вспоминая своё участие в возвращении сокровищ. Тогда он, правда, не копал, но тоже потрудился на славу и рядом с ним тоже стояла женщина, раздающая команды. Эжени, впрочем, никаких команд не давала — она молча стояла возле лошадей, поглаживая по морде то Ланселота, то кобылу Леона.
Когда из ямы потянуло неприятным сладковатым запахом, никто не произнёс ни слова — Эжени просто вытащила из висящей на поясе сумочки большой белый платок и протянула его своему спутнику, сама же отошла подальше. Леон поблагодарил её кивком, замотал нижнюю часть лица платком и принялся работать, стараясь поменьше вдыхать тяжёлый, будто пропитанный ядом воздух.
Он знал, что увидит на дне ямы, ещё до того, как лопата стукнулась обо что-то мягкое. Одного взгляда бывшему капитану хватило, чтобы понять, что, а точнее, кто лежит перед ним. Поморщившись, он выбрался наверх и поскорее отошёл к Эжени.