— А! — Конан отмахнулся. — Опять Шушанцы воду мутят. Ко мне вчера на пиру подкатывались, теперь вот и до тебя добрались. Что еще?
Квентий вздохнул. Откашлялся. Сообщил подчеркнуто нейтральным тоном:
— О тебе тоже слухи ходят… странные. Говорят, что с годами ты… э-э-э, несколько…
— Состарился, поглупел и ослаб, — задумчиво окончил Конан сам фразу, на завершение коей у Квентия духу так и не хватило.
Квентий облегченно перевёл дыхание — гроза откладывалась, Конан, похоже, не собирался немедленно рвать и метать, круша все вокруг в опровержение обидных слухов. Внезапно в светлую голову начальника Малой королевской стражи пришла новая мысль, и он ревниво осведомился:
— Кто доложил?
Еще бы! Его, Квентия, кто-то посмел опередить в донесении до уха короля столь важных сведений!
— Сам догадался, — буркнул Конан, пальцами сворачивая толстое серебряное блюдо из-под баранины в аккуратную толстенькую трубочку. Хорошая дубинка получилась — увесистая и держать удобно. — Еще вчера. Когда они мне в комнату две жаровни приволокли. И это — сейчас, в первую осеннюю луну, когда такая теплынь! Даже детям — и то одну на двоих принесли, да еще и маленькую. А мне — сразу две, и больших. Понятно — у стариков кровь холодная, они вечно мерзнут, вот кто-то и расстарался. И подушечки эти, и карета с носильщиками… вместо вина — подогретое молоко, вместо мяса — бурда, которую даже жевать не надо… Как уж тут не догадаться!
Он продел в серебряную трубу витой шнурок, завязал особым узлом, полюбовался на творение рук своих. Остался доволен. Увесистая серебряная чушка вышла длиной больше локтя, но, благодаря сохранившимся на ее поверхности кое-каким украшениям, выглядела при этом достаточно нарядно, чтобы можно было подвесить ее к собственному поясу, не вызывая лишних подозрений, как еще одну драгоценную побрякушку. Грубоватая, конечно, и несколько аляповатая на утонченный придворный вкус, но чего еще ожидать от короля-варвара, к тому же стареющего? Пусть себе болтается, никто и внимания не обратит, много их там, разных. Самое же главное достоинство — узел. Такой узел можно распустить одним движением, если дернуть умеючи — и вот тебе готовое оружие, очень весомый аргумент в умелых руках.
Квентий сначала смотрел на манипуляции Конана со столовой посудой недоумевающее, потом просиял — ему показалось, что он понял.
— Я понял, почему ты не возмутился вчера — ты решил их проучить, да? Сегодня вечером, на состязании мечников, да? Выйдешь в самом конце и сшибешься с их лучшим бойцом! То-то потеха будет! Старичок одолел их лучшего воина! Да они от такого позора долго не оправятся… Конан, это гениально.
— Нет.
— Не спорь! Гениально! Только необходимо тщательно выбрать время…
— Я не буду участвовать в состязаниях.
— Да-да, конечно, мы не будем объявлять об этом заранее, а потом, когда наступит подходящий ммг… Или лучше даже — во время кулачного поединка, это зрелищнее и всегда вызывает больше…
— Квентий. Я не буду участвовать в состязаниях. Совсем.
— Но почему?! Они же тогда так и будут думать, что ты старый и слабый бывший герой, с которым совершенно не надо считаться!
— Вот именно, — сказал Конан. Весомо так сказал, со значением.
Привязал серебряную дубинку, проверил, легко ли будет при необходимости ее выхватить. Оказалось — очень даже легко. С интересом осмотрел остальную посуду — а не найдется ли еще чего подходящего. Не нашлось. Но это ничего, ведь еще предстоит обед и ужин…
— Поединки — это забавы молодых. А я уж как-нибудь со стороны посмотрю. По-стариковски. — При этих словах Конан нехорошо осклабился, с хрустом разминая мощные руки. — Посижу, послушаю, подремлю на солнышке. Может, и услышу чего интересного про здешние планы, в которых всем почему-то так не хочется принимать меня в расчет. А ты ступай пока. И всем, кто только захочет слушать, говори, что король у тебя — действительно старик, капризный и вздорный. Что когда-то, о да, он, конечно же, был героем, но плоть слаба, тело дряхлеет, да и разум давно уже не такой светлый, как был ранее. Ты понял меня?
Квентий моргнул, теряя дар речи. Только позавчера вечером он имел удовольствие наблюдать, как его величество играл со своими дочерьми в «королевскую забаву» — очень сложную новомодную игру, пришедшую из рассветных стран. Во время этой игры на черно-золотых ромбах специального столика под названием «поле боя» разыгрывались сложнейшие батальные поединки между двумя армиями искусно выточенных из дерева воинов. Поединки эти проводились по настолько сложным и запутанным правилам, что сам Квентий даже и не пытался все их запомнить. Знал только, что среди воинов есть как пехота, так и конница, что командуют ими офицеры и во главе каждой армии стоит особо крупная и с тщанием сделанная фигура — король, в распоряжении которого имеются осадные башни, министры, драконы и персональный королевский маг. Квентий не раз наблюдал за этой игрой, он и позавчера поглядывал на столик с интересом, когда его величество сыграл с каждой из дочерей по две партии. Но, несмотря на весь свой опыт и попытки разобраться, по одним только куклам на столике Квентий так и не понял, в чем же там дело и кто в конце концов выиграл.
По недовольным личикам Лайне и Атенаис судить о личностях проигравших было куда сподручнее. Похоже, что три партии из четырех выиграл его величество, причем с разгромным счетом. И лишь последнюю неугомонным девчонкам удалось свести вничью — да и то только потому, что они заключили временное перемирие и объединились перед лицом превосходящих сил противника. А может, растроганный их стараниями отец просто поддался? Хотя предположить такое, глядя на каменную физиономию Конана…
— Я спрашиваю — ты меня понял?
Квентий вернул на место отвисшую было челюсть. Сглотнул. Сузил глаза. Улыбнулся хищно. До него начало доходить.
— Да, ваше величество!
— Ну так выполняй. А я здесь пока подремлю после завтрака… по-стариковски.
Квентий был уже у порога, когда Конан бросил ему в спину небрежно:
— И вот еще что — мой меч. Принесешь сюда. Сегодня же.
***
— Прекрасную юную деву интересуют лошади?
Вообще-то Атенаис куда больше интересовало изящное дамское седло превосходной выделки, которое нерадивый конюх не удосужился снять со спины невысокой кобылы после возвращения той в стойло. Или же наоборот — заседлал слишком рано, поскольку кобылка с седлом наличествовала, а вот никакой собирающейся на верховую прогулку дамы поблизости от конюшни не наблюдалось. Это седло — тонкой и явно не местной работы, украшенное тисненым серебром и зелененькими камушками по ребру высокой луки — волновало воображение старшей королевской дочери куда больше наличествующей под ним кобылы. Но возражать тому, кто называет тебя прекрасной девой, как-то не очень хочется.
— Очень интересуют!
Атенаис обернулась с улыбкой милой, в меру очаровательной и немножко смущенной, как и подобает приличной королевской дочери в подобных обстоятельствах. Баронесса закудахтала что-то восторженно-бессвязное в том смысле, что «ах-как-это-приятно, Атенаис-детка-познакомься, это-господин-Закарис, старший-брат-его-величества-Зиллаха». Атенаис слушала ее вполуха и сквозь скромно приопущенные ресницы разглядывала королевского брата.
Стоящий рядом с приседающей от излишней почтительности баронессой мужчина особо приятного впечатления на Атенаис не произвел. Был он огромен, уродлив, стар и кривоног. Ну, конечно, не настолько огромен и вовсе не так стар, как отец, но крупнее отца вообще людей не бывает, да и связать с отцом понятие о старости попросту невозможно. Этому же Закарису на первый взгляд было не менее сорока зим, а может, и больше — кто их, стариков, разберет? К тому же обладал он бочкообразным телом, красным топорно вырубленным лицом, мощной шеей и крупными руками. Голова — словно второпях высечена топором из красно-черного гранита. Причем высечена не только наспех, но еще и не очень умелым каменотесом — глазницы слишком глубокие и расположены ассиметрично, подбородок оставлен чересчур большим, челюсть выпирает чуть ли не на три пальца, а нос так и вообще свернут на сторону. Короче, тот еще красавчик.