Лана. Кучерявые чёрные волосы. Искорки в зелёных, слегка раскосых по-бурятски глазах. Звонкий смех и мягкая, тёплая ладонь. Её голос, зовущий его по имени… Сколько себя помнил, Антон любил её. Ещё в далёком теперь 1908 году, когда её семья поселилась по соседству с Андреевыми, когда маленькими детишками среди прочих они играли в салочки между громадными тополями на Арсенальной улице. Когда впервые услышал журчащие весенним ручьём звуки её имени. Лана. Он понял тогда, что им было суждено навеки быть вместе. И она чувствовала то же самое, он всегда был в этом уверен. Любовь их была чистой и незамутнённой. Он помнил буквально каждый день, проведённый с ней. Помнил звуки, вкусы и запахи. Как они гуляли по залитой летним солнцем Ланинской улице и фантазировали, что та названа в её честь. Как ели мороженое в тени Триумфальных ворот на набережной. Как катались на коньках по застывшей громаде вечернего Байкала. Как любовались огнями рыбацких лодок на незамерзающей красавице Ангаре. Как наслаждались душистыми ароматами копчёного омуля и вареных бурятских поз в многолюдной суматохе городского рынка. Как писали друг другу наивные и проникновенные стихи. Чувства их, казалось, были задуманы где-то на небесах.
Будучи ровесниками молодого и взбалмошного века, Антон и Лана собирались обвенчаться в девятнадцатом году. Это парное число – 1919 – казалось им магическим, будто двое девятнадцатилетних возлюбленных держатся за руки. Родители дали им благословение, и день был выбран праздничный – 31 декабря. Что ж, год этот для них и впрямь оказался судьбоносным, а точнее – роковым.
Неделю назад Ланочка по давней традиции отправилась в булочную за своими любимыми коричными пряниками. Доставать их в условиях гражданской войны становилось всё сложнее, но старый пекарь всегда откладывал для юной соседки парочку. Кто же мог знать, что именно в этот день в городе поднимется восстание против колчаковцев? Шрапнельный снаряд, выпущенный белыми по позициям повстанцев, разорвался на углу Большой улицы, покосив изрядное количество случайных прохожих. Один из осколков пробил насквозь худенькую грудь Ланы.
Антон не видел её мёртвой, раскинувшей руки на розовом снегу. Не видел и тремя днями позже, торжественно и грустно красивой, лежащей в обитом бархатом гробу. Он не мог поверить, что возлюбленной больше нет, а от того не мог и заставить себя увидеть это своими глазами. Самое большее, на что его хватило – это стоять в дальних рядах среди пришедших на кладбище и слышать горестные причитания своей несостоявшейся тёщи.
Этот день стал водоразделом его жизни. До того момента он всегда говорил себе, что в братоубийственном конфликте не будет принимать участия. Теперь же, несколько дней побродив по шумящему выстрелами и взрывами городу подобно сомнамбуле, Антон твёрдо решил: они поплатятся. Неважно, кто из белых отдал приказ о том обстреле, кто из них целился, а кто стрелял. Теперь они все – его враги. Враги, отобравшие самое ценное в жизни: её смысл.
Вечером после похорон Антон записался в добровольцы. А ещё через несколько дней Политцентр восстания отправил их сводный отряд из практически уже отбитого у белых Иркутска сюда – на забытую Богом станцию с неуютным, по-настоящему сибирским названием Зима. Ополченцы должны были рассредоточиться вдоль железной дороги и встретить эшелон адмирала Колчака, который по данным краснопартизанской разведки на всех парах спешил на помощь своей сибирской столице. Встретить под видом союзников-чехов, разоружить конвойных и пленить белого главнокомандующего. И вот Антон, совсем недавно совершенно аполитичный и мирный человек, сидел здесь, в этой несчастной теплушке у железнодорожных путей, и жаждал кровопролития.
Все эти воспоминания завладели его вниманием на несколько долгих минут. Он вдруг понял, что с самого ухода Свешникова сидит недвижно и смотрит в одну точку, а в окно хижины уже некоторое время кто-то еле слышно постукивает. Неужели ефрейтор так быстро сбегал за спиртом? Или решил не мучиться ходьбой по сугробам, да вернулся обратно? Смахнув набежавшую слезу, Антон открыл дверь и вышел на крыльцо.
Снаружи было совсем тихо. Вьюга окончательно усмирилась. Снегопад тоже прекратился. Воздух вокруг будто звенел от странной тишины: не шумели даже еловые ветки тёмного леса. Но удивительнее всего было то, что никого у сторожки не было. Как не было и человеческих следов у окошка – оно было почти по самое стекло завалено снегом. Интересно. Неужто почудилось?