Решил тогда Иисус мёртвым прикинуться, замер где-то в тростнике. Снова воины Иродовы вопрошают, куда Иисус подевался, жив ли он. А воробышек сидит на веточке и чирикает: "Жив-жив, жив-жив, жив-жив!" Может, и не со зла, но тоже нехорошо получилось. И его проклял Иисус, наказал за предательство: "Чтоб у тебя гнезда своего не было! Чтоб летал ты по свету, а сесть тебе нигде не давали!" Вот и стал воробей воришкой, вот и гонят его люди отовсюду, на землю близ жилья человеческого сесть не дают. Один голубь Иисусу помог, не стал предавать. Сидит и воркует: "Ум-мер Иисус, ум-мер!" За то награда ему была обещана. Теперь голубям всё позволено - человек их с тока права гнать не имеет. Вот они хлебом и кормятся. А что до убытку - дак хлебороб голубю его долю обязан отдавать без принуждения, иначе плохо будет - на ту же долю урожай меньше соберёт.
Это всё, вишь, лесные птицы. А домашних опять же взять. Им святые угодники покровительство оказывают, чтобы не забижал человек, чтобы кормил да ухаживал. Так они вместе и живут, хотя и гибнут от человека, в котёл его отправляются. Но так уж устроено испокон веку, что они главное пропитание дают. А дьявол и до домашней птицы, и до скотины добирается. Поэтому с ним и чудеса разные бывают.
Я вон, когда молодой был, - у нас такое приключилось! Молодёжь тогда по вечеркам хаживала, в гармонию играли - клубов-то никаких не было, вот и собирались по избам да по баням. Идём мы одинов по улице. Сапоги на парнях со скрипом, как тогда в моде были, я только в бахилах. В бахилах, вишь, удобнее, их на ноге почти и не чуешь, но мне ж обидно было, что деньжат недостаток - сапоги не укупишь. Но крепился, виду не давал. Идём мы так, сам чёрт нам не брат, гармония опять же играет. А гармония баская - с малиновым перезвоном, позвонки там на неё навешаны разные. И вдруг видим: под ногами курочка вьётся. Да странная курочка: шея долгая, голая, крылышками бьёт - того и гляди взлетит. А пёрышки у ей такие белые да чистые, что глазам больно смотреть. Шуранули её чем-то, а она не отстаёт. Тогда только пропала, как избу заброшенную прошли. Назавтра тоже курочка в том же месте показалась, а за ней телёночек красный трусит, хвостом вертит. И тут отогнали. Вроде уж и забыли о курочке с телёночком, а мне любопытно стало: чьи же они такие, откуль взялись? Спросил у матушки. А она и говорит:
- Не иначе, клады на вас выходят. Курочка беленькая - это серебро складено, а телёночек красный - золотой клад. Их обчурать надо - наотмашь чокнуть и сказать: "Чур, моё!" Только тогда монетами рассыплются.
Матушке моей это всё известно было. Она когда малая была, у них в деревне баба одна вдовая жила. Изба ей от мужниных родителей перешла. И вот в одно прекрасное время стало их с дочкой из дому выживать. А это уж страшное дело. Как ночь - шебуршит кто-то в голбце, плахи в полу подымает, а с потолка голос: "Паду да убьюсь! Паду да убьюсь!" Чего она только не делала - и святила избу, и маком обсыпала всё. Домовому, опять же, подношение делать положено - пирог рыбный да стакан водки. Но как ни старалась - ничего не помогает, вовсе уж собрались с избы съезжать. А тут к ней на постой нищий попросился на одну ночь. Пришёл, под окном встал, посохом своим странственным стучит: "Пусти, хозяюшка, ночь переночевать!" - "Да тебе у нас не глянеться. Иди уж в другое место". -
"А что такое?" - "Страшно у нас, выживает. Плахи в полу кто-то подымает, голос с потолка говорит". - "Экое диво! То плахи рассохлись - скрипят и пучатся. А голос - дак то ветер в трубе завывает, вот тебе и блазнит". -
"Да нет, странник. Голос тот отчётливо так выговаривает: "Паду да убьюсь! Паду да убьюсь!" - "Верно ли, хозяюшка?" - "Да как не верно-то? Каждый вечер страх на нас наводит". - "Знаю я, как горю вашему помочь. То клад на вас выходит. Его время пришло, чтобы человеку показаться, а вы не понимаете. Ты бы меня пустила, я уж помогу тебе. Мне многое не надо". Приютила его вдова. А как ночь опустилась, снова с потолка у самой печки: "Паду да убьюсь! Паду да убьюсь!" - выговаривает. Взял тогда нищий посох свой странственный, кругом по избе прошёлся так, что мебель чуть не посшибал. А потом встал у печки, посохом по потолочине постукал и говорит: "Пади да убейся! Время пришло!" Тут же прямо под ноги ему золотые монеты посыпались. У бабы глаза разгорелись - никогда такого богатства не видела. Стала она золото в подол сгребать, а тут соседка заходит: "Не дашь ли, Анна, щепоть соли взаймы, а то похлёбку варить не с чем". - "Уйди, ради Христа! Позжее заходи: видишь ведь, занятая я, недосуг". А соседка-то золото увидала, разохалась вся: "Ой, какие у тебя, Анна, монетки! Да сколько много-то! Не отсыпала бы нам по бедности нашей и нищете?" Хозяйка-то озлилась - жадность в ей заиграла. А это, не иначе, бес её подталкивал, каверзу строил. "Где ж ты, глупая, золото увидала? Это не золото вовсе - угольки из печи рассыпались. Странник вон неладно их на загнетке загребал. А ты уж иди, иди, недосуг мне с тобой лясы точить!" Разобиделась соседка, ушла. А вдова с нищим сгребли всё золото в корчагу, делить стали. Да жадность-то их и сгубила. Рассорились они, кому сколько золота положено взять. Нищий за посох схватился. Анна за кочергу. Стали пластаться, да так, что хозяйка в угол улетела. А нищий быстрей-быстрей запустил руку в корчагу и взвыл дурным голосом! Трясёт рукой, дует на неё, потом в кадку с водой засунул. Заглянула баба в корчагу, а там вместо золота - угли горячие. Так вот они через свою жадность богатства лишились. Клад-то, он только на хорошего человека выходит, а плохому и в жисть не достанется. Скупость-то, вишь, до добра не доводит.