— Спасибо, нянюшка, — поблагодарил Холмс.
С этими словами мы вошли в квартиру.
Она была невелика, и вся состояла из двух небольших комнат, кухни и маленькой каморки, в которой помещалась старуха.
Мебель не отличалась роскошью. Она скорее походила на дачную, и достаточно было бросить один взгляд, чтобы запомнить все предметы, находящиеся в комнатах.
Это было типичное жилище молодого художника.
В одной из комнат стояла кровать, плохонький умывальник, несколько стульев, письменный столик, по стенам были развешаны холсты. Везде валялись краски, кисти и разные принадлежности художника.
Вторая комната была заставлена мольбертами, рамами с натянутыми холстами, а по стенам висели уже законченные картины и эскизы, по которым было видно, что Николай Николаевич, хотя и начинает свою карьеру, но подает уже большие надежды.
Будучи большим любителем живописи, Шерлок Холмс с удовольствием рассматривал произведения начинающего художника.
Старушка, видимо, очень гордилась своим питомцем.
Она не отступала от Холмса ни на шаг и с улыбкой глядела, как он рассматривал произведения ее любимца.
— А вы бы, батюшки, присели. Сейчас я вам самоварчик поставлю, — ласково сказала она. — У нас он в одну минуту готов будет.
— Спасибо, — ответил Холмс.
И, покачав сокрушенно головой, он произнес:
— Так, значит, дядя умер? Как же это так брат не дал знать о смерти его?
Старуха сокрушенно покачала головой.
— Да уж больно непутевый он, Борис Николаевич-то. Кабы был человек как все, конечно, дал бы знать. Только у него в голове-то не то, ветер свистит.
— Непутевый, говорите?
Старуха безнадежно махнула рукой.
— Что и говорить, — вздохнула няня. — Всю жизнь свою прокутил, поначалу ему от бабушки какое хорошее имение досталось да капиталец изрядный. Моего-то батюшку, Николая Николаевича, всегда все обделяли, потому кланяться не любит, а тот даром что непутевый, а человек с лестью. И там и здесь поспеет, ну, его все родные и ласкают. То же и бабушка. Ему оставила, а Николаю Николаевичу и не подумала.
— Но к покойному дядюшке Николай Николаевич часто хаживал? — спросил Шерлок Холмс.
— Какое. Тот сколько раз его приглашал к себе. Два раза, правда, был он у него в имении, да ненадолго ездил. Вероятно, тоже ничего от него не получит. Все Борису Николаевичу достанется.
— Для новых кутежей, значит, — сочувственно произнес Холмс.
— Да уж вестимо так, — согласилась старуха. — На доброе дело денежки не пойдут. Прогуляет их с мамзелями, как и прежде бывало, да и все тут. Он и со службы-то за разные делишки был выгнан.
— С какой службы? — спросил Холмс.
— Как же, был морским офицером. Долго плавал-то на своем корабле. Небось годов 10, не меньше. Ну, да потом за ним разные проделочки стали замечать и выгнали вон. Слава Богу, что еще не отдали под суд. Еще тогда все говорили, что не избежать ему суда, да только счастлив, выкрутился. Пожалели, видно, его.
Вспомнив вдруг о самоваре, старуха заахала и быстро выскочила из комнаты. Вскоре появился чай, и мы с удовольствием выпили по стаканчику, продолжая прерванный разговор.
Больше всего говорили о Борисе Николаевиче.
Старуха рассказывала о нем без особенной злости, но таким тоном, каким говорят обыкновенно о самых беспутных людях.
По мере того, как говорила няня Николая Николаевича, выяснилось, что Борис Николаевич, старший брат Николая Николаевича, окончил морской корпус и долгое время был в дальнем плавании на одном из кораблей русской эскадры.
Зятем за разные неблаговидные поступки и какую-то растрату он был уволен со службы, после чего еще несколько лет ходил в Индийском океане на каких-то английских пароходах, совершавших рейсы между Бомбеем и Калькуттой.
Года два тому назад Карцев вернулся в Россию, и среди его знакомых ходил слух, что он был изгнан даже из частного пароходства, в котором служил.
За эти два года он успел промотать остатки небольшого капитала и довести имение, оставленное ему бабушкой, до такого состояния, что ему грозила продажа с аукционного торга.
— Счастье ему, батюшка, привалило. В сорочке он, видимо, родился, — говорила старуха. — Вот как стали плохи дела, так дядюшка помер.
— Зато хорошим людям не везет нынче на свете, — вздохнул Холмс.
— Что и говорить, — махнула рукой старуха. — Вон наш Николай Николаевич, тот ни от кого помощи не видит. Сам и за ученье платит. Сам и себя, и меня прокармливает. Золотой он человек. Заведется когда, бывало, лишняя копейка, так и норовит отдать ее кому-нибудь из товарищей, кто больше других нуждается. Самому себе ничего не оставляет.
Посидев еще немного с няней, мы поблагодарили ее за радушие и, простившись, вышли.
— Что вы думаете о молодом человеке? — спросил меня Холмс, когда мы очутились на улице.
— То, что здесь, во всяком случае, нам нечего искать преступника, — ответил я. — По-моему, это ложный след.
Холмс ничего не ответил.
Он быстро шагал по улице, весь погруженный в свои думы.
Мало знакомые с местностью около Сокольников, мы скоро взяли извозчика, и Холмс приказал везти себя в гостиницу, в которой мы остановились.
— Были ли какие-нибудь письма? — спросил он у швейцара.
Порывшись в корреспонденции, швейцар подал Холмсу письмо.
Распечатав его, Холмс быстро прочел содержимое и, тщательно осмотрев конверт, подал мне листок бумаги.
— Не угодно ли полюбоваться, дорогой Ватсон, — произнес он с улыбкой.
Развернув письмо, я прочел:
«Многоуважаемый мистер Холмс. В Англии немало преступников, и ваше присутствие на родине было бы несравненно полезнее для ваших соотечественников, чем погоня за славой в России. От души даю вам добрый совет. Убирайтесь восвояси, пока целы».
Взглянув на конверт, я увидел, что письмо городское.
— Ну, что? — спросил Холмс с презрительной улыбкой.
— Думаю, что кому-то крайне неприятно ваше присутствие здесь, и мне кажется, что письмо имеет некоторую связь с загадочным преступлением в усадьбе Белый Яр.
— Весьма возможно, — хладнокровно ответил Холмс, взбираясь по лестнице. — Мы сейчас имеем в своем распоряжении достаточно времени, чтобы переодеться и снова поспеть к поезду.
— Могу я узнать, куда мы направимся, — спросил я.
— О, да. Мы снова должны поехать в Белый Яр и Игралино. Отъезд туда Николая Николаевича послужит нам для этого великолепным предлогом.
Не теряя времени, мы переменили белье и, одевшись, снова поехали на станцию.
Борис Николаевич Карцев не мог скрыть своего удивления, увидав нас снова въезжающими во двор своей усадьбы.
— Какими судьбами! — воскликнул он, выходя на крыльцо. — Признаюсь, я думал, что вы давно уже находитесь в городе.
— Мы и были там, — ответил Холмс, соскакивая с тарантаса и здороваясь с хозяином. — Но там мы узнали, что ваш брат Николай Николаевич выехал сюда, и так как опрос его представляет для нас некоторый интерес, то мы поспешили обратно.
— Не заезжая домой?
— Что делать. В нашей профессии не всегда приходится делать то, что хочешь, и приходится мириться с разного рода обстоятельствами и неудобствами. Надеюсь, Николай Николаевич сейчас находится у вас?
— К сожалению, нет. Он поехал на могилу дяди. Но если это вам нужно, я могу послать за ним сию же минуту экипаж.
— О, нет, пожалуйста, не беспокойтесь. Время терпит. Если вы разрешите, мы переночуем сегодня у вас, а завтра выедем обратно.
— О чем речь. Вы прекрасно знаете, что я очень рад вашему посещению, — воскликнул Борис Николаевич.
Разговаривая, мы вошли в комнаты и вскоре сели за стол, который был сервирован по приказанию хозяина.
Часов около четырех дня из Белого Яра возвратился Николай Николаевич.