— Фиг тебе, — быстро сказал Светлов, для верности вцепляясь обеими руками в сиденье. — Даже не мечтай! Ты же без меня пропадешь, валенок! Сам ведь говорил — одна голова хорошо, а две лучше…
— Но не на скамье подсудимых, — заметил Юрий.
— Какая там скамья! Я скажу, что ты оборонялся… Свидетелем, в общем, буду.
— Лжесвидетелем, — поправил Филатов.
— Правда и ложь — понятия субъективные, — напустив на себя умный вид, объявил Светлов И вдруг помрачнел: — Господи, до какого же зверства народ доходит! Слушай, может, он и вправду сумасшедший?
— Угу, сумасшедший. Эгоманьяк, — сказал Филатов, заставив Дмитрия удивленно округлить глаза. — Пуп земли, выражаясь по-нашему, по рабоче-крестьянски. Это, конечно, тоже сумасшествие, но не того сорта, что способно вызвать жалость. Поэтому я и тороплюсь.
— Почему — поэтому?
— Жена, дуреха, его покрывает. Наверное, сразу же помчалась рассказывать ему о моем визите. А он решит, что ей слишком много известно, достанет пузырек с хлороформом… В общем, рассказ ты читал.
Впереди, на обочине, показалась сине-белая милицейская «десятка», рядом с которой отсвечивал желто-зеленым светоотражающим жилетом подстерегающий добычу гаишник. Светлов инстинктивно вдавил в пол правую ступню, как будто под ней была педаль тормоза, но джип, вопреки его желанию и здравому смыслу, поехал еще быстрее. Через несколько секунд Дмитрий разглядел, что гаишник занят: склонившись над дверцей темного седана, он проверял у кого-то документы. Ручной радар свисал с его левого запястья на кожаном ремешке. Услышав стремительно приближающийся звук мотора и свист шин по асфальту, гаишник вскинул голову и обернулся, но было поздно: обдав его тугим ветром пополам с пылью, джип скрылся за поворотом раньше, чем он успел заметить номер.
Вскоре Юрий, к великому облегчению Светлова, все-таки снизил скорость. Впрочем, как выяснилось через минуту, радовался Дмитрий напрасно: Филатов просто боялся пропустить нужный поворот. Увидев указатель, он резко повернул направо, и началось то, что господин главный редактор ненавидел больше всего на свете, а именно езда по пересеченной местности на джипе, управляемом бывшим редакционным водителем Филатовым.
Выбранный Филатовым разбитый проселок, по всей видимости, позволял сильно сократить путь, но Дмитрий предпочел бы целый день спокойной езды по шоссе десяти минутам этой немилосердной тряски. Машина то и дело с ходу влетала в огромные лужи, с громким плеском поднимая в воздух целые фонтаны грязно-коричневой воды, которая с шорохом обрушивалась на и без того уже залепленные грязью снизу доверху придорожные кусты. Ветки скребли борта, наотмашь хлестали по ветровому стеклу. Поначалу при каждом таком ударе Дмитрий вздрагивал и пригибался, но вскоре привык и перестал реагировать. Под колесами то и дело с хрустом ломались какие-то гнилые дрова, обломки ударяли в днище, как в бубен, заставляя его гудеть и вибрировать. По переднему стеклу медленно сползала жидкая грязь, «дворники» лихорадочно мотались перед глазами, размазывая ее мутной пленкой, сквозь которую лишь с большим трудом можно было разглядеть бешено несущуюся навстречу лесную дорогу. Вспомнив про свой кофр, Дмитрий перегнулся через спинку и заглянул на заднее сиденье. Кофра не было — ни на сиденье, ни на полу, нигде. Потом машина опять козлом подпрыгнула на очередной колдобине, послышался гулкий удар в днище, и Светлов увидел кофр, на мгновение воспаривший над спинкой заднего сиденья и снова ухнувший вниз, в багажный отсек, где громыхало и лязгало какое-то железо. Дмитрий мученически закатил глаза, мысленно прощаясь с дорогущей цифровой камерой, купленной совсем недавно. Протестовать и жаловаться было бесполезно — на веревке его сюда никто не тащил.
Он принял прежнюю позу, мысленно махнув на свое имущество рукой. В конце концов, речь шла о человеческих жизнях, а в подобных случаях не принято считать копейки. Филатов, к примеру, сознательно бил подвеску своей машины в этой сумасшедшей гонке на выживание. Джип джипом, но после таких скачек с препятствиями основательного ремонта ему не миновать, в этом Дмитрий не сомневался.
Он покосился на Филатова. Юрий сидел в расслабленной позе, как будто не гнал очертя голову по российскому бездорожью, а совершал приятную прогулку по пустому загородному шоссе. Вот только лицо у него не соответствовало позе — оно застыло, как гранит. Большие крепкие ладони спокойно лежали на ободе руля, правая время от времени опускалась вниз, чтобы переключить передачу, всякий раз безошибочно находя головку рычага. Пистолета не было видно, но Светлов знал, что он есть. Ему вдруг стало очень неуютно, и он пожалел, что ввязался в это дело. Светлову и раньше приходилось многим рисковать, охотясь за новостями, но сейчас было совсем другое дело. Во-первых, никаких новостей не предвиделось. То есть новостей, и даже сенсационных, было сколько угодно, но опубликовать их в своей газете господин главный редактор не мог — тем самым он поставил бы под удар не только Филатова, но и себя. А во-вторых, до него только сейчас дошло, какую непосильную тяжесть взвалил на себя его спутник. Ведь ему нужно было не только выслеживать убийцу, не только гонять по бездорожью на джипе и бить морды, но и в конечном итоге принимать решения: виновен или невиновен, казнить или помиловать… И он, Дмитрий Светлов, навязавшись Филатову в попутчики, автоматически разделил с ним не только опасность и азарт погони, но и ответственность за эти самые решения.
Это совсем не радовало. Пожалуй, теперь Дмитрий начал понимать, почему Филатов с таким упорством отказывался посвящать его в детали своих захватывающих приключений, и собственное упрямое стремление заполучить какое-то там эксклюзивное интервью и потрясти публику сенсационным жизнеописанием легендарного Инкассатора сейчас предстало перед ним в несколько ином свете: честно говоря, Димочке Светлову было очень неловко перед Филатовым. Больше всего ему сейчас хотелось, чтобы все это оказалось розыгрышем, сложной мистификацией, короче говоря — пшиком, ерундой на постном масле, которой Юрий по привычке придал слишком большое значение. Господин главный редактор даже был согласен выглядеть дураком — это как-никак лучше, чем соучастие в обдуманном убийстве, которое вознамерился совершить его приятель.
— Послушай, Юрик, — сказал он, подскакивая в воздух и падая обратно на сиденье, — а может, мы напрасно мечем икру? Может быть, они сговорились и устроили какую-то дурацкую шутку? Знаешь, вроде рекламной акции…
— И что же они, по-твоему, рекламируют? — не поворачивая головы, спросил Филатов.
— Да рассказ же! Когда выяснится, что рассказ предшествовал реальным событиям, которые в нем описаны, редкий издатель упустит такой шанс подзаработать на скандале.
Какое-то время Филатов молчал, обдумывая выдвинутую Светловым гипотезу, а потом повернул к нему мрачное лицо и спросил:
— Может, тебя все-таки высадить?
Он даже немного снизил скорость, демонстрируя свою готовность позволить господину главному редактору своевременно выйти из игры, пока не стало поздно. На какой-то миг Светлову показалось, что умнее всего будет просто кивнуть головой и убраться из машины. Ему даже почудилось, что он это уже сделал, но машина продолжала катиться вперед, и Филатов все еще смотрел на него с хмурым и вопросительным выражением. Дмитрий набрал в грудь побольше воздуха, задержал его там ненадолго, а потом с шумом выдохнул и сердито буркнул:
— На дорогу смотри, умник.
Когда они вышли во двор, малиновый диск солнца уже коснулся верхушек деревьев, которые на его фоне казались черными, как обугленные головешки, и острыми, как чугунные пики садовой ограды. Казалось, тугой пузырь солнца вот-вот прорвется, напоровшись на них, и мир захлебнется в густой, как патока, и горячей, как вулканическая лава, малиновой крови.
Весь двор уже накрыла прохладная вечерняя тень, только крытая замшелой дранкой крыша дома еще была освещена теплым красно-оранжевым светом. Какие-то мелкие мошки, сбившись в плотные облачка, суетливо мельтешили во все стороны — «толкли мак». Над поляной, неподвижно раскинув широченные крылья, скользнул, возвращаясь с вечерней охоты, розовый от заката аист. На таком близком расстоянии он выглядел неправдоподобно огромным, прямо как птеродактиль. Дымова потянуло поделиться этим сравнением с женой, но он вовремя поймал себя за язык: момент был не самый подходящий для подобных разговоров. Подумав, он решил, что ему пока что вообще лучше помалкивать: как всегда, пребывая в самой первой, приятной и легкой стадии опьянения, он становился безудержно болтлив и мог наговорить много лишнего. Впрочем, после всего, что было сказано в доме, Александр просто не представлял, что еще можно сказать такого, что показалось бы Ольге шокирующим.