Как бы то ни было, Бонваль принадлежал к породе людей, которые не горюют о том, чего не воротишь, но мужественно встречают удары судьбы и быстро от них оправляются. Однако ему нужны были помощь и поддержка. Спрятав в карман уязвленную гордость, он поспешил к запертой комнате, откуда доносились горестные всхлипы, и заговорил в замочную скважину.
- Выйди, дорогая, все позади. Я наказан за свой грех. Инспектор уехал, чтобы доложить начальству. Мы опять будем бедны, но пока мы вместе, у меня хватит решимости начать все сначала - может быть, где-нибудь, где нас не знают. Выходи, мамочка, мы столько пережили вместе. Не принимай этот пустяк близко к сердцу.
Мадам Бонваль закричала из комнаты:
- Пустяк? Ты назвал меня коровой!
Очевидно, нужно было приложить особые усилия, и мсье Бонваль обратился к двери со следующими словами:
- Дорогая жена, я не должен был забываться из-за ерунды. Но подумай, даже в приступе гнева, как аккуратно я выбирал сравнение! Разве корова не милее, не добрее, не прекраснее всех в животном царстве? Не она ли со щедрым благородством, нежная, словно мать, кормит все человечество? Разве у нее не ласковый взгляд, не мягкий нрав, не чудесный характер? Разве не хочется гладить ее милое лицо?
Он замолчал, лишь услышав, что в двери поворачивается ключ.
Затем он спустился вниз, успокоил официантку, извинился перед Бразоном и вылечил истерику Селесты, обещая повысить жалованье, если не придется закрыть кабачок.
Несмотря на мир, воцарившийся в его владениях, на сердце у Бонваля лежал камень. Мими так и не вернулась. Учитывая ее положение, он боялся самых ужасных последствий своего пинка, и скорее дал бы отрезать себе правую руку, чем причинил обиду, тем более увечье, своему маленькому дружку. Он звал и звал, но она не шла.
Он звал ее с десяти часов. Неожиданно у него возникла мысль. Мими обожает цыплят. Он приманит ее любимой едой.
Решимость овладела мсье Бонвалем, и он сказал:
- Малютка моя Мими, я приготовлю тебе пулярку фаршированную по-королевски, тебе, тебе одной! И приготовлю так, как еще никогда не готовил, потому что мне очень стыдно.
Он тут же принялся за работу, и все пошло, как по волшебству, словно у пятницы, совпавшей с тринадцатым числом, иссякли злые чары. Плита работала безупречно, у Бразона работа кипела в руках, Селеста, как в прежние времена, была спокойна, расторопна и понимала без слов. Ложки с ножами не только вели себя хорошо, но и сами прыгали в руки, когда в них возникала нужда.
Ловко и споро он вытащил кости и нафаршировал пулярку паштетом из гусиной печени, трюфелями, утиными потрошками, тушеными в мясном бульоне со стопочкой портвейна.
"Бедная Мими, - думал он, подливая рубиново-красную жидкость, - после того, что она пережила, невредно немного выпить".
Работая страстно и сосредоточенно, он мысленными очами видел рецепт, подобно дирижеру, знающему на память каждую ноту великой симфонии. Так принялся он за соус из куриных косточек, лука, моркови, сельдерея, а так же изрядной порции Bollinger'43. "Шампанское дают роженицам", - сказал он себе, когда желтое вино запенилось в коричневой подливке.
Изысканный запах уже наполнял кухню. То было искусство ради любви, и, как все настоящие художники или влюбленные, мсье Бонваль ощутил вдохновение. Он импровизировал на ходу, проводя смелые эксперименты, прибавляя то специи, то приправы, то копченого сала, то очень старого коньяка. "Если она немного захмелеет, - рассуждал он, - то станет добрее и простит меня".
И вот, когда он перерывал шкафчик с приправами, желая еще сильнее ублажить Мими, он нашел и добавил в соус то, чего никогда не клали ни в пулярку по-королевски, ни в какое другое блюдо.
Когда курица доспела, он совершил последний ритуал, украсив ее трюфелями и pate de foie gras, полил великолепным соусом и, выложив половину на тарелку, шагнул в ночь, неся перед собой благоуханное вместилище всего лучшего, что человек научился делать с едой.
- Мими! Мими! - кричал он, стоя на ветру, чтобы вечерний бриз с Луары разнес запах по всем уголкам двора, где могла укрываться пропавшая кошка. Ответа не было.
Расстроенный и подавленный, он вернулся на кухню, по-прежнему держа тарелку с курицей, и несмотря на поздний, уже ночной час, внезапно обнаружил, что мадам Бонваль развила бурную деятельность. Кофе стоял на плите, Бразон сбивал суфле, вторая половина пулярки исчезла.
- А, вот и ты! - приветствовала его жена. - Какая удача, что ты решил готовить курицу! Пятнадцать минут назад прибыл путешественник. У него, бедняжки, сломалась машина. Он умирал с голоду и просил хоть каких-нибудь холодных остатков. Можешь себе представить, как он удивился, когда я подала ему твое коронное блюдо. Он выпил бутылку Loiret Suchez'47.