Раздоры, раздоры, раздоры… Религиозные, политические, национальные! Разве не пытался я их преодолеть!? Но в униженной национальной Германии крайне необходимо было вернуть немцам их гордость…
— Кто вернет прежнюю гордость русским? — обращаясь в пространство, спросил я.
— Во всяком случае не новый Баха Улла, учением которого вы так заинтересовались, — усмехнулся фюрер. — Мирза Хусейн Али мечтал превратить мир в единую семью… Красивая утопия, дружище! Вспомните хотя бы собственный опыт… Вы не сумели сплотить в семью даже карликовую фирму при Литературном фонде…
«Пусть не тот гордится, кто любит свою страну, но будет славен тот, кто любит весь род человеческий», — говорит пророк бахаистов.
Сейчас вам, русским, это не подходит. Возлюбите вы тех, кто затеял перестройку, тех, кто безнаказанно грабит Россию, тех, чья предательская по отношению к народу политика привела уже к сокращению численности русских людей, и от вас, как от наивных и одемокраченных козлов, останутся ножки да рожки.
Хотите совет? Немедленно изымите из ваших душ чувство интернационализма! Думайте только о себе, о русских, с собственных национальных интересах… О гуманитарной помощи в рамках благотворительности в пользу неблагодарных младших братьев вспомните лишь тогда, когда разбогатеете сами.
Разумный эгоизм — вот что!
Заметив на лице моем неуверенную улыбку, Адольф Алоисович безнадежно махнул.
— Знаю вас, русских… В минуту негодования по поводу незаслуженных оскорблений ваших соотечественников на Кавказе, в Казахстане или в какой-нибудь занюханной Риге и ныне чухонском Ревеле, вы можете скрипнуть зубами и сказать: «Отвалите от нас навсегда!» Но уже завтра отойдете душой и погоните в Ближнее Зарубежье эшелоны с хлебом Саратова, нефтью Тюмени и стальным прокатом из Нижнего Тагила.
Неисправимые добряки и оптимисты! Но может быть именно за это вас, русских, любят Зодчие Мира и трезвая, пусть и меньшая, часть человечества.
Завершая разговор о Баха Улле, Гитлер сказал:
— У каждого пророка есть собственная, отличная от других миссия, присущий только ему образ. И все они вместе олицетворяют тождество учения о Добре, с ними появлялись они в мире по воле Великого Зодчего.
Учения и творения, с которыми приходят к людям посланники, различны и ограничены человеческими возможностями. Ни Будда, ни Иисус, ни Иосиф Сталин, ни я, наконец, фюрер партии, народа и государства, не были сверхсуществами. Но каждому из нас были даны присущий нам образ, особая миссия, надлежащее откровение и определенные границы.
Помните, как сказано в Коране?
«…Некоторым из них мы дали преимущество перед другими: в числе их были такие, с которыми Бог говорил, а некоторых Он возвел на высшие ступени».
Гитлер замолчал.
Я ждал, что он продолжит цитату и скажет о том, что «Иисусу, сыну Марии, мы дали ясные доказательства и укрепили его духом святым», но после затянувшейся паузы фюрер сказал:
— Вам надо съездить во Львов, партайгеноссе. Возьмите с собой супругу. Пусть Вера Васильевна немного отдохнет, пока Гражданская война не разгорелась.
— В такое время куда-то ехать? Да еще в бандеровское Прикарпатье? Извините, товарищ фюрер, но вы…
— Того? — закончил, улыбаясь, Гитлер. — Уж очень по-человечески ко мне относитесь, дружище. В смысле, считаете меня человеком, а я ведь, действительно, того… Моя человеческая ипостась избыла еще в апреле сорок пятого года, в бункере рейхсканцелярии, Папа Стив.
— Простите меня, мой фюрер, но я порой забываю о том, кто вы сейчас… Знаете, не так-то просто помнить постоянно: перед тобой посланец Зодчих Мира. Итак, что надлежит мне исполнить во Львове?
— Изучить быт и настроение аборигенов. Встречаться с интересными людьми, определить уровень разобщенности между народами, которую накультивировали авторы ломехузной катастройки. Попутного ветра, письмéнник!
Побывать во Львове мне издавно хотелось.
Историю города знал по книгам, про его древнюю русскую сущность, про австро-венгерское имперское прошлое, короткий период жизни под Речью Посполитой, бандеровские страсти, трагическую судьбу Ярослава Галана.
Но пути-дороги не представилось, а когда махрово расцвел многоликий национализм в Державе, а национализм я всегда люто ненавидел во всех его проявлениях, от чукчанского — встречался, увы, и такой в моей жизни! — до белорусского — познакомился с ним в местечковой Поставе в январе девяносто второго! — когда возник пресловутый рух, о котором матерно говорили при мне аргентинские украинцы, ехать в Малороссию, да еще Западную, не было у меня никакого желания.