— Что такое? — спросил он. — Что с моей дочерью? Что будет?
Глаза его приняли какое-то странное выражение.
Запинаясь, точно боясь, как бы с господином Ф... эс-сальтанэ не случился удар, доктор сказал:
— Часы ее сочтены.
Не в силах сдержаться, Ф... эс-сальтанэ громко вызвал из комнаты жену.
Доктор не ошибся: не только часы, а, пожалуй, и минуты жизни Мэин были сочтены.
У Мэин, перенесшей за эти девять месяцев столько страданий, истерзанной злобой отца и матери, оторванной от любимого человека, теперь не было больше сил жить.
Когда Ф... эс-сальтанэ вернулся в комнату Мэин, она была еще бледнее.
Мэин знала, что умирает, что ей суждено в эти юные годы закрыть глаза на все радости мира, которых не хотели дать ей отец и мать. Мэин умирала, оставляя после себя другое существо, может быть, тоже на горе и муки. Увидев отца, она сказала дрожащим от слабости голосом:
— Отец! Вы причинили мне много страданий, вы мучили меня без меры. Вы вырвали меня у человека, один голос которого был для меня счастьем, поднимал мою душу. Вы хотели бросить меня в объятия другого, который был мне смертельно противен. Но теперь, в этот последний мой час, я вас прощаю. И мать прощаю. Я умираю, отец. Но обещайте мне, что вы не поступите с этим ребенком так, как поступили со мной, что вы не погубите его. Я вас прощаю потому, отец, так как знаю, что вас ослепило честолюбие, а мать делала это по невежеству. Но дайте слово, что вы не будете обижать и мучить этого ребенка. И если вы когда-нибудь встретите его отца, то отнесетесь к нему с уважением, потому что он гораздо лучше, чем вы о нем думаете. Он добрый, он нежный, он ради меня от всего отказался.
Что сделалось с господином Ф... эс-сальтанэ при последней фразе Мэин? Он весь переменился. Он вспомнил в эту минуту, где был Ферох и какие страдания он терпел.
Вошла Мелек-Тадж-ханум. Ф... эс-сальтанэ сказал:
— Смотри, смотри, ханум... дочь уходит!.. Слушай, что она говорит!
Мелек-Тадж-ханум, вся дрожа, подошла к Мэин и начала громко плакать.
Мэин снова застонала. Глаза ее блуждали. Она чувствовала, что сознание покидает ее. Ф... эс-сальтане и жена его хотели ободрить ее, утешить, успокоить, но из-за слез они не могли этого сделать.
Мэин, вытянув руки и ноги, лежала на кровати. Слишком много плакавшие глаза ее не хотели закрываться и словно следили за чем-то. Новорожденный мальчик лежал рядом с ней и, не подозревая, что на первой же остановке своего жизненного пути он остается без матери, мирно спал. Ф... эс-сальтанэ и жена его долго стояли у кровати Мэин и, плача, целовали ее руки.
У Ф... эс-сальтанэ не было больше дочери. Не было больше детей. И, как предсказывали доктора, больше и не будет. Да если б и были, разве это была бы Мэин? Верно сказано: у каждого цветка свой аромат.
Да, Мэин была весенним цветком, и его растоптали, когда он только еще распускался...
КНИГА ВТОРАЯ
Глава первая
НОЧЬ СТРАХА
Часы на башне Шемс-эль-Эмарэ пробили пять. Темнело. По Лалезару, большая часть магазинов которого была заперта, текла, как всегда, толпа гуляющих. Но сегодня толпа эта была невеселой. На лицах большинства гуляющих можно было прочесть тревогу и страх.
Мостовая была покрыта предвесенней грязью. Дул холодный ветер, играя отклеившимися углами разноцветных афиш, которыми были залеплены заборы и стены домов.
«Асли и Керим», «Аршин мал алан» — возвещали эти пестрые афиши, зазывая в театральные залы равнодушных, ленивых и вечно сидящих без гроша в кармане тегеранцев.
Но больше всех выделялась афиша, гласившая:
«Новое открытие, или как дядя Реджеб стал бачэ».
Один из прохожих говорил шедшему с ним приятелю:
— Будешь завтра на спектакле? Надо ведь помочь сиротам Управления Тэхдид.
— Да ты что, милый, в своем уме? Какие там спектакли? — отвечал приятель. — И без того вся наша жизнь стала одним сплошным спектаклем. Да и зачем? За что платить этакие деньги? Как будто не надоело смотреть, как мужчины кривляются в женском платье?
В этот час — час захода солнца — в воскресенье второго Хута 1339 года, а по европейскому счету двадцатого февраля 1921 года, у входа в «Гранд Отель» оживленно беседовали между собой несколько человек. Один из них, довольно высокого роста, с маленькой бородкой, отпущенной, по-видимому, для того, чтобы казаться в глазах толпы вполне порядочным мусульманином, говорил своему собеседнику, человеку исключительно крепкого телосложения:
— Ну, что скажете? С деньгами-то что теперь будете делать?