Старик в слезах сказал:
— Да, я потерял дочь. Нет дочери. Сначала дочь, потом жену. Ушла моя дорогая жена. Их нет. Никого нет. Я один.
Молодой человек отступил назад и оперся о стену. Он дрожал. Казалось, с его сердцем что-то сделалось: он сразу весь как-то ослабел, тело его скользнуло по стене вниз, он опустился на пол. Старик заплакал навзрыд. Так прошло несколько минут.
Итак, все разлетелось прахом. Он был готов ко всему. Он думал, что ему не придется увидеть ее свободной. Но это... эта смерть! Ее больше не было, не существовало. И с этим вместе исчез всякий смысл борьбы. Он ехал к ней, ехал, чтобы увидеть ее, чтобы отомстить. Теперь в этом не было никакого смысла. Мстить? Кому? Этому жалкому, измученному горем и отчаянием существу?
Молодой человек не плакал. Он только крепко сжимал руками голову, точно старался выжать хоть какое-нибудь объяснение той непостижимой жестокости, с какой поступила с ним судьба. В его глазах было тяжкое страдание.
С улицы доносился топот скачущих лошадей, слышались ружейные выстрелы.
В это время кто-то как будто толкнул входную дверь дома. Послышалось несколько ударов. Молодой человек быстро взглянул на часы.
— О, уже полтора часа, как они ждут там, на улице. — Тяжело поднявшись с пола, он вышел из комнаты, отворил дверь на наружную галерею.
— Извините меня, — сказал он ожидавшему его человеку в казачьей форме. — Я вместо десяти минут продержал вас здесь столько времени.
— Да, — сказал тот и тотчас же крикнул двум казакам, дожидавшимся внизу: — Наверх!
Казаки взбежали по лестнице. Офицер спросил:
— Мы можем привести приказ в исполнение?
Молодой человек грустно ответил:
— Что в этом пользы?
Но сейчас же лицо его снова приняло гневное выражение, и он твердо сказал:
— Нет, все равно, начинайте.
Шаги казаков и разговор офицеров разбудили обитателей дома. В ужасе от мысли, что «большевики взяли Тегеран», они сначала заворочались в постелях, потом вскочили. Кроме старика, в эндеруне находились три женщины. Что они могли сделать против вооруженных казаков? Разве только что-нибудь смехотворное. Это они и сделали, высунувшись из дверей наружу в иранских ночных костюмах, состоящих из нижней юбки. Но вид казацких шапок произвел на них такое действие, что они тотчас же спрятались и вновь залезли под одеяла.
Офицеры с казаками направились в комнату старика. Он ничком лежал на постели. Жалкие остатки волос его были веклокочены. В первое мгновение он не слышал, как они вошли.
Второй офицер подошел к постели, наклонился и, не обращая внимания на состояние старика, положил ему руку на плечо и сказал;
— Милостивый государь! Не угодно ли вам пожаловать сейчас по важному делу в Казакханэ.
Услышав грубый голос офицера, старик сделал движение. Он поднял голову. При виде казаков он совершенно растерялся.
— Казаки? В моем доме? В такой час? Зачем? Что вам нужно от меня?
Офицер улыбнулся:
— Очень прошу, сударь, извинить. Ничего не поделаешь — служба. Вы должны по важному делу отправиться с нами.
Старик открыл было рот, но офицер не дал ему ничего сказать.
— Просьбы и ходатайства совершенно напрасны. Имеется точный приказ: сегодня ночью вы должны быть доставлены в Казакханэ.
Он сделал знак казакам, и те, подхватив старика, подняли его на ноги. Через несколько минут на него надели платье и повели к дверям. Молодой человек, опираясь о стену, глядел на него неподвижным взором. Старик все плакал. Он, может быть, плакал теперь от оскорбления, от мысли, что к нему в дом таким образом явились казаки и насильно подняли его с постели. Но разве этот человек заслуживал другого обращения?
Молодой человек продолжал оставаться на месте. Как вдруг у самой двери старик сказал, — и голос его привел молодого человека в себя:
— Береги сына!
Трудно передать, какое впечатление произвели на молодого человека эти слова. Целый мир воспоминаний в одно мгновение пронесся перед ним. Улыбка и слезы боролись на его лице. Хотелось смеяться при мысли о сыне, о котором он вдруг узнал, и плакать при мысли о том, что Мэин нет, что сын — сирота. Он все еще стоял неподвижно у стены, глядя широко раскрытыми глазами в потолок. Вдруг, точно решившись на что-то, он выбежал из комнаты, сбежал по лестнице и кинулся за ворота. Здесь он закричал:
— Стойте, стойте! Не увозите его, хочу спросить о сыне... Где сын?
Но дрожки уже отъехали. Он услышал только голос офицера, который кричал, высунувшись из экипажа:
— Приходи домой, я, может быть, к утру вернусь!
Догнать экипаж было невозможно.