Эфет замолчала... Часы на мечети Сепехсалара пробили восемь. Прошел, значит, уже час, как женщины занялись беседой.
И вновь заговорила Эфет.
Через несколько дней муж мне сказал:
— Нам придется попутешествовать. Мы едем в Исфаган. Сегодня утром министр вызвал меня и изволил сказать, что, так как мне нужно дать высший пост, а начальник... в Исфагане за хищения уволен в отставку, то министерство решило, назначив мне хорошее жалование, послать меня в Исфаган. Ну, я поблагодарил господина министра и доложил ему о моей готовности принять это назначение.
А через два дня он сообщил, что уже вышел приказ о его выезде на место службы и что мы через два дня уезжаем. Ясно было, что сладость той ночи не изгладилась из памяти министра.
Я съездила в отцовский дом, простилась с отцом, матерью и нянькой. Няньке очень хотелось поехать со мной, но муж не позволил. При расставании с ними я горько плакала: на сердце у меня было почему-то страшно тяжело, я чувствовала, что это путешествие принесет мне что-то плохое. Поехали мы в коляске и через пять дней, проехав через Кум и Кашан, добрались до Исфагана. Во время поездки обращение мужа со мной стало иным. Он уже больше не называл меня «ханум» и иногда в разговоре употреблял грубые слова. Я была очень удивлена, но, думая, что он шутит, и помня, что он мой муж, — ничего не говорила.
В Исфагане мы не сходились ни с кем. Прошло два месяца со дня нашего приезда, и характер мужа совершенно изменился. То почтение, с каким он относился ко мне в Тегеране, безвозвратно исчезло. Теперь он много пил; напившись, ругал меня и иногда даже бил, так что жить мне стало тяжело.
В одну из ночей, когда он ругал меня, я сказала ему:
— Зачем ты говоришь подобные вещи? Если я тебе не нужна, дай развод и отправь меня в Тегеран.
А он вдруг захохотал и говорит:
— Сразу видно, до чего ты наивна. Ты, значит, воображаешь, что ты моя жена. Да я с той самой ночи, когда ты поехала в западный парк, с тобой разведен. После этого ты была для меня только орудием исполнения моих планов, а больше ничем. И никакого у тебя звания нет, кроме звания метрессы — содержанки.
Когда я услыхала это, меня охватило такое бешенство, что, если бы могла, я бы так ударила его по голове, что он тут же простился бы с жизнью. Но у меня не было такой силы.
Я сказала ему:
— Ну, хорошо. В таком случае, если я тебе теперь бесполезна, отправь меня в Тегеран, чтобы я могла вернуться к отцу и матери.
А он опять насмешливо улыбнулся и говорит:
— Теперь ты считаешь меня наивным! Ты что же думаешь, что я не знаю, что, если ты поедешь в Тегеран, ты сейчас же все расскажешь отцу и... нет, будь покойна, я подумал об этом. Я уже твоему отцу и матери написал, какими гнусными делами ты здесь занимаешься и как ты меня опозорила. Да, вот и ответ, который твоя мать мне прислала.
Он вытащил из кармана письмо и прочел мне:
«Мой дорогой зять! Я не знаю, что сказать вам о горе, в которое повергло меня известие о том несчастье, которое принесла вам моя беспутная дочь. Знаю только, что отец ее от скорби почти умирает, да и я сама не понимаю, что со мною происходит. Не могу выразить вам, до какой степени мне больно, что такому честному молодому человеку как вы, пришлось связаться с подобной женой. Во всяком случае, попробуйте, попытайтесь удержать ее от этих поступков.
Ваша вторая мать».
Едва кончилось чтение этого письма, я почувствовала, что рушится весь мир, и упала без чувств. Потом уже рассказывали мне, что целых двенадцать дней меня била лихорадка. Я была в горячке, в бреду.
Через двенадцать дней, когда мне стало немного лучше, я открыла глаза и вижу, что возле меня сидит какая-то старушка, держит в руках чашку с лекарством и приговаривает:
— Выпей, деточка, выпей! Даст бог, теперь тебе лучше станет.
Я посмотрела по сторонам и увидела, что нахожусь не у себя дома, а в какой-то маленькой комнате с голубыми стенами, с рваным хасиром на полу, в которой не было никаких вещей, кроме стоявших в нише двух стаканов с блюдцами да медной чашки. Подо мной было постлано ветхое, грязное красное одеяло, а на ногах лежал изодранный шерстяной платок.
В удивлении я спросила у старушки:
— Матушка, где я нахожусь? Почему я здесь очутилась? Куда ушел мой муж? Где слуга и горничные?
Она засмеялась.
— Доченька, — говорит, — какие здесь мужья, слуги да горничные! Вот, даст бог, найдется для тебя муж, тогда будут и слуги и горничные.
Потом она перестала смеяться и говорит:
— Видишь ли, доченька, неделю тому назад зашел ко мне какой-то молодой человек и сказал: «Ты, ведь, — бедная, хочешь разбогатеть? Я привезу к тебе одну больную женщину, ты ее у себя подержи...» — И сунул мне в руку десять туманов. А я только и просила бога, чтобы послал мне что-нибудь подобное. И говорю ему: «Скорее ее везите». А он опять говорит: «Ладно. Если она через семь-восемь дней не поправится, опять тебе денег перепадет». Я впопыхах и адреса его не спросила. А теперь вот уж девять дней прошло, а его нет. Да! Он еще какое-то письмо оставил, чтобы я вам передала, когда вы поправитесь.