Мелек-Тадж-ханум с Мэин и Фирузэ отправились в михманханэ и улеглись на килиме, который разостлал для них в одной из комнат хозяин кофейной. Они решили поспать часочек и ехать дальше. Хасан-Кули заснул в карете.
Через два часа совсем посветлело. Взошло солнце. Впрочем, если бы кто-нибудь взглянул в это время на озеро, увидел бы не одно, а два рождающихся у края озера солнца, из которых одно шло вверх, а другое — вниз. Путешественницы проснулись, попили чаю, который им принесли из кавеханэ, и Мелек-Тадж-ханум позвала Хасан-Кули.
— Пойди скажи, чтобы запрягали — поедем.
Хасан-Кули направился было к наибу, но оказалось, что и наиб тут, стоит у дверей кавеханэ.
— Здравствуйте, — сказал Хасан-Кули, — а мы хотим ехать, прикажите дать нам запряжку.
Но тут наиб разочарованно покачал головой и сказал:
— Лошади так сбили себе ноги, что никуда не годятся. Ехать вам нельзя. Придется ждать, пока из Кума придет свежая запряжка, тогда поедете.
— Позвольте, — удивленно возражал Хасан-Кули, — почему же вы два часа тому назад сказали нам, что лошади у вас есть готовые и что мы можем ехать, когда захотим, а теперь говорите «ноги сбили».
Наиб сердито огрызнулся:
— Если лошади падут, я буду отвечать, а не вы. Правительство не может из-за вас зарезать всех лошадей. Подождите немного, придут лошади, тогда и поедете.
Спорить не приходилось, и Хасан-Кули поплелся доложить обо всем Мелек-Тадж-ханум. Тот, кто случайно взглянул бы в этот момент на Мэин, увидел бы по ее лицу, что известие это не очень ее удивило и что она даже как будто ожидала услышать что-нибудь в этом роде.
Однако Мелек-Тадж-ханум была не из тех женщин, которых можно угомонить так быстро. Она приказала:
— Пойди, скажи ему: «У вас же не одна запряжка, а всегда есть запасные лошади; вы нас мучаете» да пообещай ему, что, если даст лошадей, получит хороший анам.
Но, сбегав к наибу, Хасан-Кули вернулся совершенно разочарованный.
— Наиб ни за какие деньги не хочет дать лошадей. Говорит, надо ждать не меньше, как до обеда.
— А куда торопиться? — спрашивала Мэин. — Ведь доедем.
Пришлось покориться, и Мелек-Тадж-ханум согласилась остаться до обеда. И, больше не разговаривая, они вновь улеглись. Но бедная Мэин не спала.
В полдень Мелек-Тадж-ханум проснулась первая, разбудила Мэин, послала Фирузэ за Хасан-Кули, а Хасан-Кули — к наибу. Результат был не лучше: вернувшись, он доложил, что запряжка из Кума еще не пришла, и лошади еще не отстоялись, и надо подождать еще немножко.
Рассердившись, Мелек-Тадж-ханум вновь отправила Хасан-Кули для переговоров.
— Ты ему скажи, пусть он не воображает, что может так с нами поступать. Мой муж кандидат в депутаты и скоро будет в меджлисе, а там получит и министерство, тогда он ему задаст!
Хасан-Кули в простодушии своем в точности и передал наибу чапарханэ все эти страшные угрозы. Но наиб, знавший Тегеран гораздо лучше, чем ханум, и понимавший, что если что-нибудь в Тегеране не достигает цели, так это именно жалобы, и что там никому нет дела ни до чьих прав, — только сказал:
— Передайте, пожалуйста, ханум, пусть она попусту не расстраивается и пусть оставит свои жалобы при себе.
Тогда ханум решила попробовать уговорить его сама.
— Пришли его сюда, я с ним поговорю.
Через минуту к михманханэ подошел наиб и, стоя у дверей, произнес:
— Салям!
— Салям! Дженабе-наиб, почему же это вы с нами так поступаете? Мы вчера еще приехали, а вы до сих пор не даете нам лошадей.
Наиб вежливо доложил:
— Право же, ханум, я не виноват. Я и сам бы хотел поскорей дать вам запряжку да отправить, да что же поделаешь, когда лошадей нет? Вот жду из Кума. Как только придут, сейчас же здесь задержу и дам вам.
Мелек-Тадж-ханум подумала, что пока лошади придут да пока отдохнут, да поедят, сколько им полагается, пройдет еще не меньше четырех часов. Но что она могла сделать, здесь даже влияние ее великого супруга было бессильно. Как вдруг откуда-то раздались крики и брань, и появился Хасан-Кули. Лицо и руки его были в царапинах и подтеках. Отчаянным голосом он говорил:
— Что же это такое? Я пошел в конюшню, смотрю: там не то что одна запряжка, а целых четыре, стоят себе да кормятся. Я конюхам говорю: «Почему это наиб нам лошадей не дает, чего вы нас здесь мучаете? Это что же, говорю, по-мусульмански называется так поступать?» А они налетели на меня, да как начали бить, ругать да проклинать, будто бы я баби. Уж так били, пока сами не устали, тогда только отпустили. Да говорят: «Скажи только кому-нибудь — еще получишь!»