— Что же может быть лучше этого — вместе с вами удостоиться зиарета в Куме.
Приятная перспектива обрисовалась в ее голове: в Куме можно будет завлечь какого-нибудь мужчину и, что называется, «повиснуть на его бороде». Но Ферох сказал:
— Может быть, на зиарет ты и не попадешь. Впрочем, может быть и попадешь. Во всяком случае, мы выедем по кумской дороге. А потом — тут от тебя потребуется некоторая решительность: в Кушке-Насрет ты пересядешь из моей кареты в другую, которая будет там стоять. Но имей в виду, люди, которые будут с тобой в этой карете, может быть, отдадут тебя жандармам... впрочем, я сделаю так, что до этого не дойдет. Самое главное, тебе придется в Куме принять свой прежний вид.
Хамидэ удивилась:
— Что это значит: прежний вид?
— А я тебя здесь загримирую и придам твоему лицу смуглость. А там ты смоешь грим маслом, которое будет у тебя с собой, перевернешь наизнанку чадру и наденешь чагчуры и калоши, которые ты повезешь с собой в узелке. Ну, а из Кума тебя отправят в Тегеран.
Дело это показалось Хамидэ интересным. Она жаждала приключений и не боялась даже жандармов: в жизни ей, вероятно, не раз случалось сидеть под арестом в назмие. К тому же Ферох пообещал ей найти хорошего мужа и помочь справить свадьбу.
Вскоре принесли и обещанные Ахмед-Али-ханом письма в незапечатанных конвертах.
Первое гласило:
«Правительственный бланк — Наибу чапарханэ Кушке-Насрет.
В дополнение к изложенному вчера. Исполните все, что прикажет податель этого письма и окажите ему всемерное содействие в исполнении его дела.
Заместитель начальника чапарханэ Кумско-Эрагской дороги Ахмед-Али-хан».
Второе было адресовано в Кум начальнику чапарханэ:
«Дорогой друг! Разрешите, — вслед за выражениями моей глубокой преданности и уважения, — обратиться к вам с просьбой об оказании содействия подательнице сего письма в смысле облегчения ей возможно скорейшего отправления в Тегеран, а если понадобится, и вашей личной помощи. Подробности она объяснит вам сама. Исполнение этой просьбы крайне обяжет преданного вам Ахмед-Али-хана».
Письмо это, с прибавкой двух лир, Ферох отдал Хамидэ, еще раз повторив все необходимые указания.
День прошел. Ферох был неспокоен: завтра должна начаться борьба. Ложась спать, он задавал себе вопрос: «А что, если в дороге он наткнется на трудности, с которыми у него не хватит сил справиться?»
Утром Ферох с Джавадом и Хамидэ выехали в Кум, а к вечеру прибыли в Кушке-Насрет. Остальное читателям известно.
Глава двадцать первая
ДВА ДРУГА
В северной части Тегерана, совсем близко от дома Фероха, на перекрестке Конт стоит довольно красивый, большой двухэтажный дом. В противоположность остальным тегеранским постройкам окна его выходят прямо на улицу; вдоль всего дома тянется длинный балкон с колоннами, а под ним, в первом этаже, такая же галерея, под которой во время летнего зноя или дождя может укрыться прохожий. В юго-западном углу здания — огромные ворота, через которые посетитель попадает на лестницу, ведущую направо вверх, а взобравшись по ней, оказывается в маленькой передней, удобные вешалки которой загромождены пальто и шинелями. Пройдя переднюю, он увидит множество разнообразных комнат и большой зал с мягкими креслами и диванами.
Здание это — Шахиншахский клуб. Мы, собственно, ничего не имеем против этого учреждения, которое хоть немного приучает персов к общественности, и заговорили о нем лишь потому, что в этом здании развернется часть нашей повести.
В тот самый день, когда Мелек-Тадж-ханум узнала об исчезновении дочери, в послеполуденное время в одной из комнат этого здания, у выходившего на улицу окна, удобно устроившись в креслах, беседовали два человека, одетых по-европейски: только шапочки на головах выдавали в них персов.
Один из них был высокий, смуглолицый, большеглазый, с необычайно густыми усами; он был одет в короткий чесучовый пиджак с широким черным с белыми горошинами галстуком, в белых туфлях и в шапке военного образца.
Другой был низенький и седой, с маленькими глазками, жидкими усами и с блеклым лицом, когда-то, должно быть, он был и белей и румяней. На нем был пиджак из белой фланели, черные в белую полоску штаны и галстук цвета фиалки.
Каждому было лет по сорок восемь — пятьдесят.
Как только в поле их зрения появлялась какая-нибудь дама, они прекращали беседу и долго не могли оторвать от нее взгляда. По глазам было видно, что дамы вызывали в них живейший интерес и вожделение.