— Ты видишь, я пришел сюда курить ширэ. Прошу оставить меня в покое. Уходи отсюда! Тем более, что я ни разу тебя не встречал и не понимаю, какое у тебя может быть ко мне дело.
Не обращая внимания на этот тон и не собираясь, видимо, очищать «поле сражения», вошедший сказал:
— Вы меня не знаете, это верно. Но я-то вас знаю. Я уже назвал ваше имя, а теперь, если позволите, я вам доложу и все остальное, что мне о вас известно. Вы занимали в Исфагане пост заведующего и два месяца тому назад приехали в Тегеран. Раньше в Тегеране вы были заведующим счетным отделом в министерстве. Я знаю также, каким способом вы так скоро повысились из помощников в заведующие.
Недоумение первого гостя продолжалось недолго — неожиданный собеседник его сейчас же прибавил:
— Вы удивлены, не понимаете, кто я такой и откуда я добыл все эти сведения? Так разрешите представиться. Мое имя Ферох. А что касается сведений, то случилось, к счастью, так, что я встретился с женщиной, которой вы пользовались для своего возвышения и на чьем позоре вы построили свое благополучие. Вы знаете, конечно, о ком я говорю?
Али-Эшреф-хан побледнел. Он чувствовал, что его охватывает дрожь. Он не знал, что сказать. Ферох, очевидно, знает все. Отказываться, притворяться непонимающим было невозможно. Придав себе храбрости, Али-Эшреф-хан сказал:
— И все-таки, сударь, даже после всех этих слов, я не понимаю, что вам нужно. Я уже сказал вам: я должен курить. Не угодно ли вам выбрать другое время? Тогда пожалуйте ко мне и мы можем поговорить по этому вопросу.
Ферох ответил:
— Ну, нет, ага. Вам придется пожертвовать своим временем и выслушать то, что я имею вам сказать.
Но, прежде чем мы услышим, что сказал Ферох, и что произошло между ним и Али-Эшреф-ханом, нужно выяснить, как они оба очутились в этом месте и какие происшествия этому предшествовали.
Все это происходило, приблизительно, через десять месяцев после того дня, когда Али-Эшреф-хан подло и гнусно выбросил из дому Эфет.
Али-Эшреф-хан принадлежал к числу людей, которые, не стыдясь, предпочитают всему на свете чувственные удовольствия, разврат и веселое времяпрепровождение в обществе женщин известного рода. В обнимку с женщиной распивать бутылку за бутылкой и вообще, как он говорил, «жить в свое удовольствие», это было лучше всего в жизни.
Так как к тому же он не любил входить в большие расходы, считая расточительность «недозволенной», то для утоления страсти он брал себе сигэ, а через неделю или через месяц заменял ее другой, «освежая» таким образом свое ложе.
Вечером того же дня, когда он перевез несчастную Эфет в дом Шах-Баджи, он собрал вокруг себя кучу своих новых исфаганских приятелей — людей одинаковых с ним взглядов — и предложил им устроить пирушку, повеселиться. Решено было, что они поедут прогуляться в Джульфу, под Исфаганом. Туда же были приглашены и несколько опытных исфаганских прелестниц.
Такие пирушки стали повторяться раза по три-четыре в неделю. Хорошо известно, что, где алкоголь, там и терьяк. Начинается обычно с того, что выпивают бокал-другой вина. Потом, когда бокал-другой уже не производят действия, выпивают подряд несколько бокалов. Наступает день, когда и бутылка вина не оставляет никакого впечатления. С этого дня человек, если он в Англии, начинает пить виски, а если в Персии — арак, то есть виноградную водку.
Наконец в один из дней почему-то под рукой не оказывается водки. Тогда кто-нибудь из друзей-приятелей указывает способ, как прогнать похмелье: надо покурить терьяку. При этом советчик клянется самыми страшными клятвами, что терьяк излечит от серьезного нездоровья, а действует, как вино.
Тогда впервые выкуривается трубочка терьяка. Одна трубочка. Но «кейф», который она принесла, уже не выходит из головы: его нельзя забыть.
На другой день трубочку повторяют. Потом, в один из дней, выкуривают две. И так с каждым днем все больше и больше. Кладут все больше терьяка. Наконец приходят такие дни, когда и целые мискали опия оказываются бессильными прогнать вчерашнее терьячное похмелье.
Тогда кто-нибудь из друзей-приятелей советует попробовать ширэ. О, эти друзья-приятели!
Так было и с Али-Эшреф-ханом. В шесть месяцев он стал убежденным терьяккешем и самым отважным образом выкуривал по четыре мискаля опия в день. Наконец однажды кто-то из друзей пригласил его к себе и предложил ему выкурить один мискаль ширэ. Он, в неведении своем, принял это угощение, как принимают в жаркий летний день стакан шербета. А еще через два месяца Али-Эшреф-хан превратился в ширэя. Но так как он был в Исфагане раисом, то ему не приходилось посещать ширэханэ: ему приносили курево на дом.