Услышав, что это письмо цело, Али-Эшреф-хан проявил некоторое беспокойство. Но тотчас же оправился и спокойно сказал:
— Послушайте, разрешите посоветовать вам подумать немножко о том, что вы говорите, да посмотреть повнимательнее вокруг себя.
И, снова рассмеявшись, он добавил:
— Вы, право, так говорите, точно вы и в самом деле находитесь где-нибудь в Англии или во Франции! Вы, что же, воображаете, что этим письмом вы можете добиться моего осуждения? Ну, нет! Не то что это письмо, а и сто тысяч подобных писем тут не могли бы ничего сделать. Да еще со мной! Что вы выдумали! Да я, во-первых, пущу в ход моего славного братца, а, во-вторых, если это не поможет, найдутся силы и поважнее, которые я тоже приведу в движение.
В глубине души Ферох знал, что все сказанное Али-Эшреф-ханом было совершенной правдой. Но ни одна черта его лица не выдала этой мысли.
Он воскликнул:
— Ну, нет! Как ни низко пала страна, вы все же напрасно воображаете, что вам позволят безнаказанно все это проделывать! Взять женщину, пользоваться ею так гнусно, создать себе при ее помощи положение, без всякого развода или разбирательства выкинуть ее из дома? Нет. Если бы она еще была беззащитна и одинока, тогда вы, пожалуй, могли бы не обратить внимания на ее жалобы, но у нее есть отец и мать, люди, пользующиеся положением в Тегеране. В особенности ее отец: вы ведь знаете, какая важная особа оказывает покровительство ее отцу...
На этот раз что-то вроде настоящего беспокойства проступило на лице Али-Эшреф-хана.
— Ладно, — сказал он, — я вас понимаю. Ну, чего же вы хотите?
Ферох сказал:
— Один из связанных со мной людей был без всяких оснований по жалобе Ф... эс-сальтанэ арестован, посажен в тюрьму при помощи полиции и подвергнут допросу. Допрашивает его ваш брат.
Услышав это и сразу же догадавшись, о чем идет речь, Али-Эшреф-хан ответил:
— Нет, сударь, если вы рассчитываете, что мой брат может для вас что-нибудь сделать, то вы ошибаетесь. Я его об этом и просить не стану. Откуда я знаю, может быть, ведение этого дела и осуждение арестованного для него выгодно.
— Это я и сам знаю, — сказал Ферох. — Но дело-то ведь уже окончено, а арестованному, только чтобы понравилось Ф... эс-сальтанэ, дали шесть месяцев тюрьмы и сто плетей. Так я вас прошу пойти к брату и потребовать, чтобы он пересмотрел дело и изменил постановление. Пусть освободит ни в чем неповинного человека. А я, со своей стороны, обещаю вам, что ни лично Эфет-ханум, ни ее отец и мать, ни я не будем ничего предпринимать против вас и оставим вас в покое.
Али-Эшреф-хан немного подумал. Потом он сказал:
— То, что вы изволили предложить — совершенно невозможно. Нет, я не могу ничего подобного вам обещать.
Упрашивать и умолять его Ферох не стал. Он считал ниже своего достоинства повторять свои просьбы перед таким человеком.
Он не помнил себя от бешенства. Подняв сжатый кулак, он крикнул:
— Ну, подожди! Нынче судьба благоприятствует тебе и таким, как ты! Но придет и наша очередь! Тогда посмотрим!
И, не сказав больше ни слова, вышел. Очутившись во дворе, он услышал, как в комнате хохотал Али-Эшреф-хан.
— Ну и дурак же этот малый! Ишь, что вбил себе в голову: будто кто-нибудь может бороться с богачами!
Быстро пробежав мрачный двор, Ферох выскочил на улицу. Он был совсем как безумный. И надежд у него больше не было никаких.
В течение последних трех месяцев Ферох иногда все-таки получал известия о Мэин. Усилиями врачей душевная болезнь ее прошла. Но она еще не была вполне здорова. Она сообщила Фероху, что видеться им больше друг с другом нельзя: теперь ей уже не доверяли и следили за каждым ее движением. Сноситься можно было только через Шекуфэ, которая иногда носила письма от одного к другому.
Ферох все это время так был занят делом Джавада, что как будто забыл даже о своей любви. Однако все, что он ни делал, не давало результата. Три месяца Джавад сидел в темном карцере. За что? На этот вопрос не было ответа.