Вернувшись от Али-Эшреф-хана, Ферох увидел во дворе Шекуфэ, разговаривавшую с нянькой.
Шекуфэ обрадовалась: она боялась, что он долго не вернется домой. Она с удивлением смотрела на его непривычно убогий костюм.
— Нужно было в одно место по делу сходить, вот и оделся так, — объяснил Ферох.
— А я уж думала, что не удастся сегодня передать вам письмо Мэин-ханум.
И она быстро вытащила из-за пазухи письмо.
«Дорогой мой Ферох! Хотя я и дала себе слово больше не ранить тебе сердце рассказами о моем тяжелом положении, о том, что делают со мной отец и мать в своем нелепом легкомыслии, но что делать? Я вижу себя вынужденной, — может быть, уже в последний раз, — взять перо, чтобы рассказать тебе о новых событиях, которые привели меня к окончательному решению.
Милый Ферох! Сегодня утром пришел ко мне в комнату отец и с той необычной жестокостью, которую он, как ты знаешь, проявил к бедному Джаваду, сказал мне: «Болезнь твоя прошла, значит, теперь скоро твоя свадьба». Я молчала. Он продолжал: «Выжидать больше нет смысла. Послезавтра вечером состоится агд, а там, иншаала, месяца через два, а то и раньше, если ты хочешь, справим и свадьбу».
Отвечать что-нибудь отцу я считала бесполезным. Что отвечать, когда он точно камень? Когда все мои мольбы и слезы и даже эта долгая болезнь не произвели на него ни малейшего впечатления. А он, вообразив, должно быть, что «молчание — знак согласия», улыбнулся и сказал: «Браво, деточка! Видно, что рассудок к тебе вполне вернулся. Если бы я знал, что эта болезнь сделает тебя такой умной, я бы помолился, чтобы ты раньше заболела».
Отец ушел. Можешь себе представить, в каком я была состоянии. Смотрю, входят служанки, поздравляют меня: «Слава богу, ханум выходит замуж, даст нам анам и на платье...» Я ничего им не сказала. Знаешь, почему? Я их — в их невежестве — считаю безумными.
Ферох, Ферох, что делать? И подумать только, что я ни на часок не могу вырваться к тебе, передать тебе, что у меня на сердце! Впрочем, если бы ты знал, что мне приходится выносить, твое благородное сердце не выдержало бы, тебе было бы слишком больно, а я этого не хочу.
Дорогой мой Ферох! При таких обстоятельствах я уже не вижу для себя пути спасения. Я не могу быть замужем за кем-нибудь другим, кроме тебя. А они — они прямо противодействуют этому. Значит, они толкают меня к смерти. И немного уже остается у меня дней и часов. Я думаю, Ферох, что теперь мы уже встретимся с тобой только на том свете. В этом мире для меня надежды нет.
Забудь обо мне, Ферох. Ты будешь потом счастлив с другой, будешь жить. Только знай, что я умру с сердцем, переполненным преданностью тебе.
Как они жестоки, как беспощадны эти люди, которые внешне меня якобы любят, жаждут моего блага и которые на деле ни одной минуты не хотят подумать о моем счастье. Впрочем, они не виноваты, и я их прощаю, они не знают, что делают.
Та, что тебя любила до последнего мгновения.
Мэин».
Несчастья со всех сторон обступали Фероха. В тяжелом раздумье он говорил себе:
«Мэин думает о самоубийстве, Джавада бьют плетьми... Почему же я-то должен жить? Я тоже покончу с собой».
И опять какой-то голос внутри сказал:
«Нет, живи! Ты должен мстить этим негодяям, ты должен расправиться с подлостью».
Он повторял это, и слово «месть» казалось ему прекрасным.
Немного успокоившись, он попросил Шекуфэ передать Мэин, что в таком волнении и тревоге он не может сейчас писать и условился с Шекуфэ, что она зайдет к нему за письмом завтра утром, а пока передаст Мэин слова Фероха: «Не отчаивайся, не теряй надежды, может быть, судьба пошлет нам спасение».
Когда Шекуфэ ушла, Ферох переоделся и вышел из дому. Было шесть часов пополудни. Наступали часы прогулки, и тегеранские кавалеры уже расхаживали по Лалезару. На Ала-эд-Довлэ было не так много народу. Ферох, которому хотелось пройтись, но в то же время хотелось думать о своем, повернул на Ала-эд-Довлэ и, задумавшись, низко опустив голову, пошел но направлению к площади Тупханэ.
Занятый своими думами, не зная, что делать, теряя всякую надежду, он бормотал:
— И зачем я вообще вовлек Джавада в это дело? Как его теперь спасти?
Кто-то мягко положил ему на плечо руку. Обернувшись, Ферох увидел франтовски одетого молодого человека.
Глава двадцать девятая
ТРЕТЬЯ ВСТРЕЧА
Теперь, с разрешения читателя, мы напомним ему о двух важных персонажах этого романа, с которыми мы давно не виделись. Это Сиавуш-Мирза и Мохаммед-Таги.
Мы покинули Мохаммед-Таги в тот момент, когда он, взвалив на спину раненого и потерявшего сознание Сиавуша, потащил его домой. Ему не приходилось, как Фероху, каждую минуту беспокоиться, не окликнул бы его ажан — кто идет и что произошло? Он просто сказал бы, что несет своего барина, который поранил ногу, наткнувшись на камень. Но дрожек на улице не было, и ему пришлось целый час тащить на себе Сиавуша. Наконец он добрался до ворот дома и постучал. Старый привратник открыл калитку и, увидев молодого барина без чувств на спине Мохаммед-Таги, чуть не закричал от изумления, но Мохаммед-Таги цыкнул на него. — Помалкивай! Слышишь? Как будто бы ты ничего этого не видел. А то смотри, как бы барин тебя не выгнал.