— Прошу вас, ага-шейх, — сказал Ферох, — сделайте это сегодня же вечером, а завтра утром дайте мне знать.
Посидев еще несколько минут и выпив еще два стакана чая, шейх поднялся и, осыпая Фероха дождем арабских изречений, долженствовавших его обнадежить, пошел из комнаты. Прощаясь, он снова повторил кучу благословений и всяких «да умножится» и, наконец, ушел, окончательно обнадежив Фероха обещанием прийти на другой день.
Ферох остался один. Он то рисовал себе обручение Мэин, которое должно было состояться сегодня, то переносился мыслью к Джаваду.
«Надо думать только о нем. Когда я устрою его освобождение и буду спокоен за него, я со всей силой возьмусь за Мэин. Пусть вышла замуж, я все равно добьюсь ее!»
Поужинав, Ферох лег. Но спать он не мог. Теперь он думал о шейхе, о хезрет-э-ага.
«Какой-то ответ я получу? Согласится ли ага? И хватит ли у него смелости написать тоусиэ? Может быть, в последний момент рука дрогнет и он откажется?»
Наконец он забылся.
Проснувшись утром, он долго лежал в постели, предаваясь своим думам, а встав, долго читал какую-то книгу, чтобы убить время.
Около десяти часов застучали в калитку, и Баба-Гейдар пошел отворять.
Во двор, постукивая посохом, вошел Ага-Шейх-Мохаммед-Керим. Он направился прямо в комнату, где сидел вчера, и со словами «баалла» переступил через порог.
Ага-Шейх-Мохаммед-Керим был высокий, вытянувшийся, тощий человек, со смуглым лицом и жиденькой бородкой. Он ходил без чулок.
Ферох отложил книгу. А ага-шейх сейчас же приступил к вопросам о здоровье, расспрашивая Фероха об отце и обо всех, его родных по обеим линиям, чуть не во всех поколениях, как будто желая перебрать весь его род и племя.
Наконец, дождавшись передышки, Ферох спросил:
— Ну, ага, как же дела? Какой результат? Напишет хезрет-э-ага тоусиэ или нет?
Ага-Шейх-Мохаммед-Керим опять покашлял немного и тягуче заговорил:
— Что касается человеколюбия и благожелательности хезрет-э-ага, то это, конечно, всем известно и ясно, как солнце. Разве ага может оставаться равнодушным, когда какой-нибудь несчастный попадает в назмие или умирает с голоду? Очень, очень хочется хезрет-э-ага сделать это дело, тем более, что, говорят, с вашим батюшкой они раньше были знакомы и почитают вас вроде как бы за сына.
«Он, — говорит, — для меня все равно что родной сын».
Ферох обрадовался. В душе он успел уже сто раз благословить хезрет-э-ага, но Ага-Шейх-Мохаммед-Керим продолжал:
— Но, вы знаете, по причине многосемейности, — пять жен и четырнадцать человек детей, — у ага слишком много расходов. Доходов от имений и лавок не хватает даже на дневное пропитание. Ага приходится делать долги. В особенности сейчас, когда один из сыновей женится, а вскорости и другого собирается женить. Конечно, ага стоит только взять перо и бумагу и сейчас же для сыновей ага все сделается, несмотря на то, что они никакого образования не имеют; стоит только ему захотеть, они самые лучшие места в государстве получат. Один, например, является начальником отделения переводчиков областного банка в Азербайджане, другой — начальником управления... в Кермане. Ферох не понимал, что хочет сказать ага-шейх. Он уже открыл рот, чтобы спросить, что тот имеет в виду, как Шейх-Мохаммед-Керим сказал:
— Дело в том, что хезрет-э-ага хотят, чтобы вы, так как вы являетесь как бы их сыном, взяли на себя расходы по свадьбе их сына.
Ферох так и подпрыгнул.
— Расходы по свадьбе!
Но, тотчас же успокоив себя, спросил:
— Расходы по свадьбе сына ага... это сколько?
Ага-шейх ответил:
— Ну, не так уж много. Во-первых, конечно, на покупку кольца с алмазом. Положим, сто туманов. Затем на поднесение шали «термэ» хорошего сорта, чтобы соответственно достоинству ага, скажем, восемьдесят туманов. Ну, зеркало можно купить за сорок-пятьдесят туманов. Кроме этого, придется израсходовать на сласти и фрукты — это двести пятьдесят туманов. Всего, значит, сто да восемьдесят — сто восемьдесят, — да пятьдесят, — двести тридцать, — да двести пятьдесят, — четыреста восемьдесят туманов. Да мне, молитвеннику вашему, за хождение — тоже, конечно, не забудется.
Ферох сказал: