В исламском государстве ни вы, ни какой-нибудь ничтожный следователь не имеете права издавать приказы о наказании плетьми, и если это происходит, то в этом виновато правительство, которое дало вам право забрать такую силу.
Поэтому сообщается вам: извольте, как можно скорее, найти способ к освобождению несчастного юноши. Не распаляйте огонь моего гнева, дабы в ярости своей он не пожрал глупцов и невежд.
И имейте в виду, что, если вы не сочтете нужным повиноваться моему приказу и не освободите его немедленно, я буду вынужден потребовать у существующего правительства, чтобы это учреждение безбожное в самой своей основе и являющееся средоточием безбожников и нечестивцев, было уничтожено и перестало быть пятном ислама и нашим позором в глазах других народов».
На полях было приписано рукой ага:
«Еще пишу, — собственным пресветлым и честным рукописанием: отпустите его наискорейше, ибо наше благоволение превыше всего.
Молитвенник ваш... (следовала подпись)».
Ферох одобрил письмо. Он обещал Ага-Шейх-Мохаммед-Кериму, что в случае удачи завтра же внесет остальные сто туманов. А шейх сказал, что письмо будет сейчас отправлено и что, вероятно, еще до вечера Джавада отпустят. И ушел.
На душе у Фероха стало легче. Джавад был, наконец, на пути к спасению. Больше того, Джавад был спасен. Ферох знал, что после этого тоусиэ оговор господина Ф... эс-сальтанэ не будет уже иметь значения, что назмие так перепугается, что немедленно его отпустит.
И мысли его обратились к Мэин. Он спрашивал себя:
«Что с ней? Состоялся ли агд, или нет?»
Нужно было навести справки. Но как, где?
Он подумал минутку и нашел: «Надо узнать у Шекуфэ».
Он позвал няньку и, сказав, что уходит, велел ей, если кто-нибудь придет, попросить подождать. Зашел к отцу, поговорить со стариком. Странное чувство было в этот день у Фероха: ему казалось, что скоро с ним должно произойти что-то серьезное.
Наконец он вышел из дому и тихонько двинулся к дому Шекуфэ, находившемуся неподалеку от владения Ф... эс-сальтанэ, на перекрестке Ага-Шейх-Хади. Оставался только час до захода солнца.
В полутьме вечера Ферох не заметил, что неподалеку, возле лавки башмачника, стоит Реза-Кули, пишхедмет Ф.. эс-сальтанэ... А Реза-Кули, как только увидел его, пошел за ним вслед.
Ферох постучался у ворот Шекуфэ.
Открыла дверь она сама и, видимо, была сильно удивлена.
Ферох тихо спросил:
— Можно мне войти? Поговорить насчет Мэин.
Услышав «Мэин», Шекуфэ грустно покачала головой и предложила ему войти. Ферох вступил под свод входных ворот.
Первое, что Шекуфэ сказала и что немного успокоило его тревогу, это то, что агд Мэин расстроился.
А за этим последовало известие, пронзившее ему душу и сердце.
— Мэин тяжко больна и беременна, ее увезли в Шимран.
Глава тридцать пятая
НЕГОДЯЙ ТРУСИТ
По уходе Фероха Али-Эшреф-хан еще долго смеялся. Ферох ему на самом деле казался смешным. Таких людей Али-Зшреф-хан не встречал. Его окружали, обыкновенно, такие же, как он сам, молодые люди, разговоры которых вертелись вокруг какой-нибудь женщины или «бачэ». И вот теперь ему рассказывают какую-то, как ему казалось, чепуху о честности и достоинстве, угрожают возмездием. Конечно, это было смешно.
Али-Эшреф-хан был погружен в размышления, когда вновь открылась дверь и вошел кавечи с двумя шариками ширэ за печатью Управления «Техдид». Кавечи зажег стоявший на тагче фонарик для разогревания ширэ и поставил его на полу перед Али-Эшреф-ханом.
Приказав кавечи принести чаю, Али-Эшреф-хан растянулся на рваном, грязном килиме и положил свою привыкшую к атласным подушкам голову на отвратительную «мотака», полную блох и вшей. Не обращая внимания на издаваемое ею зловоние, он принялся раскуривать ширэ. Он взял специальную, служащую для этой цели трубочку, похожую на маленький вафур для опиума, положил ширэ и стал нагревать ее над лампочкой фонаря. Ширэ разогрелся. Тогда Али-Эшреф-хан начал затягиваться. Когда кончился первый шарик, пришел кавечи с двумя стаканчиками крепкого чая и поставил их на пол возле Али-Эшреф-хана. Тот выпил залпом. Затем тотчас же принялся прилаживать второй шарик. Из глаз его текли слезы.
Целых полчаса Али-Эшреф-хан предавался своему кейфу. Два шарика ширэ превратились в темный нагар. «Похмелье» его прошло. За это время он выпил пять стаканов чая.