Дымов Осип
Страшный враг
Осип Дымов
Страшный враг
I.
Пётр Алексеевич Фогель, обрусевший немец, переехал на новую квартиру. На прежней он жил шестнадцать лет и с года на год откладывал переезд. Каждую весну приходил управляющий и заявлял, что -- "к сожалению, должен набавит цену, так как"... Фогель после этих посещений болел, ставил себе горчичник и звал врача. Его жена, Лидия Александровна, серое, незаметное и слезливое существо, отправлялась к управляющему и однообразным, монотонным голосом "стыдила" его. Управляющий сдавался не сразу, приходилось стыдить его и на другой день и на третий. Кончалось тем, что разговор о надбавке не возобновлялся, и Фогель выздоравливал. Но на следующую весну история начиналась сызнова.
Наконец управляющий заявил, что дом вообще сбросят, и выезжать необходимо.
Всё лето ушло на поиски новой квартиры. Фогель похудел так, что его спрашивали, какую именно операцию он перенёс. Лидия Александровна дважды попадала в самое неприятное положение: её постоянно видели входящей в какие-то дворы и подъезды и приняли за воровку...
Наступила осень, и Фогели уже две недели жили на новой квартире. Пётр Алексеевич вообще на каждый новый предмет смотрел, как на скрытно-враждебное ему существо. Если покупалась новая лампа, то было опасение, что она внезапно начнёт коптить, изойдёт керосином на новой скатерти и т.п. Умывальник, предполагалось, мог бить струёй вбок или дать течь, или из его крана всю ночь через аккуратные промежутки могли медленно вытекать и бить по жести, не давая уснуть, безжалостные капли воды. С целой квартирой дело осложнялось донельзя. Надо было всё предвидеть, всё осмотреть, обо всём заранее расспросить. Надо было быть не только жильцом, но и ясновидящим.
Но прошло две недели, и всё, казалось, обстояло благополучно: печи не дымили, водопровод не пел, внизу не было рояля, на дворе не кричали дети, уместились все шкапы, почтовый ящик был тут же за углом, а трамвай -- в трёх шагах. Мнительное уныние Фогеля мало-помалу начало проходить. Он поднял голову, стал заметно поправляться и даже подумывать о том, что необходимо сделать визит своему старому другу и в некотором смысле покровителю -- Вязигину.
В воскресенье после завтрака Фогель гулял. Был тихий, немного грустный день, и, казалось, слабо греющее солнце говорило:
-- Мне пора на покой до следующей весны. Но меня радует, что всё-таки Пётр Алексеевич Фогель так удачно устроился на новой квартире.
Фогеля трогала эта заботливость солнца и природы, он чувствовал себя добрым и умилённым и на углу дал две копейки трём девочкам-нищенкам.
Он подходил к дому в блаженном состоянии довольства и лёгкой торжественности, какую, вероятно, испытывают поэты перед тем, как написать поэму или балладу. Его доброе настроение ещё усилилось, когда он издали увидел толстяка Вязигина. Фогель улыбнулся, радостно протянул руку, но заметил, что у Вязигина хмурое, кислое лицо; тот тяжело дышал и отдувался.
-- Только что был у тебя, -- сказал кисло Вязигин: -- не застал дома. Зря поднимался на пятый этаж.
-- Как жаль, -- искренне сказал Фогель: -- зачем же было подниматься?
-- Зачем? Зачем? -- совсем раздражительно ответил толстяк. -- Затем, что у тебя швейцар хам и скотина.
У Фогеля заныло в сердце, он тихо спросил:
-- А чтС?
-- Я его спросил, дома ли ты. Отвечает, что не знает. Я ему говорю: поднимись и посмотри, а он мне на это отвечает, что у него ноги болят. Пришлось самому... в пятый этаж... фу!
-- Вот оно. Началось, -- мелькнуло у Фогеля, и он побледнел.
-- Он... он, действительно, старый человек, -- забормотал Фогель, но чувствовал, что этим он напрасно силится себя успокоить.
-- Голубчик, я тоже не молоденький... Лазить в пятый этаж, десять лестниц... Да ты всегда дома в это время. Куда тебя носит?..
Толстяк маленькими, злобными, мышиными глазками глядел на приятеля.
-- Я прогулялся... Прекрасная погода... Зайдём теперь. Жена будет рада. Посмотришь квартиру.
Вязигин озлился.
-- Ещё раз? Опять десять лестниц? Сто двенадцать ступеней? Нет, покорно благодарю.
-- Мы собирались к тебе... -- начал Фогель, чувствуя, что в его сердце вонзился острый шип.
Вязигин не обратил внимания на его слова и ответил:
-- Ты скажи своему швейцару. ЧтС это за свинство! Я бы на твоём месте хозяину пожаловался. Если стар -- ступай в богадельню. Хамство.
-- Я скажу, -- уныло отозвался Пётр Алексеевич.
-- Непременно. Сегодня он со мной так поступил, а завтра с другим... Надо их учить. Прощай... Уф, сердце болит! Чёрт передери твои лестницы.