Вязигин хмуро ушёл.
Всё благостное настроение воскресного и торжественно-грустного утра разом исчезло. Вот оно наконец выползло, показалось, расправило когти -- это загадочное, чёрное, враждебное, чтС сидит в новых предметах и лезет из каждой новой, незнакомой обстановки.
"Швейцар! -- горестно думал Фогель, подходя к подъезду своей квартиры: -- как же это я не посмотрел, не узнал, не справился? Ведь видно же было, что он старый человек. Ведь должен я был спросить себя: а здоровы ли у него ноги? Теперь поздно. Теперь, когда подписан контакт, ничего не поделаешь. Поди жалуйся. Куда? А он письма спрячет, а он гадости будет делать, а он оклевещет тебя у лавочника. Нет, с ним надо добром. Надо мягко, любовно. Он поймёт. Он старый человек, и жена у него, кажется, добрая. Он поймёт".
Фогель несколько утешил себя и стал успокаиваться.
-- С чего это я так сразу приуныл? Ещё не всё пропало. Конечно, швейцар это очень важная вещь, но он поймёт. Надо ему сказать мягко, но с достоинством. Он увидит, что ему ссориться тоже невыгодно, и тем всё окончится. Нет, не всё ещё погибло.
Фогель вошёл в подъезд, подбадривая себя, и стараясь держаться со снисходительным достоинством. После уличного дневного света показалось, что здесь очень темно. Он выждал, пока глаза привыкли, и увидел, что швейцара нет. В глубине души он обрадовался, потому что это обстоятельство отсрочивало объяснение. Но тотчас устыдил самого себя и, откинув голову назад, не громко, не твёрдо, -- как, предполагалось, и полагается стучать в этих случаях, -- стукнул тростью в дверь швейцарской.
Низенькая, грязная, сморщенная женщина выглянула в переднюю.
-- ЧтС угодно?
-- Где муж? Мне нужно поговорить с ним.
-- Чичас. Обедает. Чичас, -- сказала она и скрылась.
У Фогеля, несмотря на то, что он принял независимый и даже немного гордый тон, дрогнуло сердце.
-- Обедает... Право, лучше в другой раз, -- сказал он мысленно самому себе и постыдно занёс ногу на первую ступеньку.
Но уже показался швейцар, высокий, сутуловатый, пожилой человек с редкой козлиной бородой и ввалившимися щеками. Цвет его лица походил на женин.
-- Вот что, голубчик, -- негромко сказал Фогель, опустив глаза, и держа правую ногу на первой ступени: -- сейчас был здесь мой друг и жаловался на тебя. Ты заставил его зря подняться на пятый этаж. Это не хорошо.
-- А почём я знал? Я думал, вы дома, -- довольно равнодушно ответил швейцар.
-- Прекрасно. Но он просил тебя подняться и посмотреть и...
-- У меня ноги болят, -- совсем неделикатно прервал швейцар.
-- Он человек старый и нездоровый...
Швейцар немного возвысил голос и продолжал:
-- Ежели мне за каждым бегать, то это ног не хватит. У меня ревматизм.
Фогель чувствовал, что дело осложняется. Он заговорил мягче.
-- Я с с тобой ссориться не хочу, -- сказал он: -- ты человек старый и почтенный. Конечно, я мог бы пожаловаться на тебя хозяину, но я этого именно не хочу сделаться. Поэтому я...
-- ЧтС ж, и жалуйтесь, -- проговорил швейцар, и его редкая козлиная борода пришла в движение: -- я двадцать восемь лет служу, и мне хозяин выговоров не делает. Жалуйтесь.
Он возвысил голос; на пороге появилась жена.
-- Претензии, -- сказал ей муж: -- бегай за каждым по лестнице.
Это как будто было знаком. Было похоже, что он этим науськивал её на Фогеля. Жена сразу заговорила, открыв свой широкий рот и делая странные жесты:
-- У него ноги слабые. Доктор лечит, чтС в самом деле. Двадцать восемь лет служи. Ночью спать не дают, а ещё претензии. В воскресенье отдыха не дают.
-- Да я слушать не хочу. Я уйду, -- сказал швейцар, но не уходил.
Фогель почувствовал, что проигрывает битву. Перед ним были сильные, сплочённые враги, которые, конечно, его погубят. Он инстинктивно обратился к слабейшей стороне.
-- Твой муж старый и почтенный человек, я понимаю, -- как можно более кротко и миролюбиво сказал он: -- разумеется, ему нужен отдых. Но я только хочу сказать, что на него жалуются. Вот это и ему и мне неприятно.
-- Ну и жалуйтесь хозяину, -- подхватила жена швейцара, не расслышав: -- сейчас обедать не дают, всякие люди приходят. А кто такие люди -- неизвестно. Пускать не надо, мы отвечаем...
Шум, поднявшийся в сердце Фогеля, входил всё глубже. Теперь начнётся. Вот придёт к нему знакомый, а ему надерзят, не впустят, скажут -- дома нет. Он сошёл с лестницы и смотрел, выпучив глаза на супругов.
-- Сколько лет служил, -- продолжала жена швейцара так громко, что гулкое эхо разносило её слова по всей лестнице, как по трубе: -- сколько лет, а никаких жалоб ни от кого не было. Полковник Сквозняков у нас живут пятнадцатый год, инженер Дорнат одиннадцать лет в третьем номере жили. Егорыч, ступай обедать...