Фогель понял, что остановить эту женщину нет возможности, и чем больше он будет с ними говорить, тем хуже. Швейцар, пожевав тощими губами, скрылся в конуре. Фогель стал подниматься по лестнице. Жена швейцара глядела ему в спину и, по мере того, как он поднимался, запрокидывала голову всё больше и больше назад:
-- Завсегда от всех жильцов в Новый год и на Пасху подарки и поздравление. Хозяин осенью приезжал, так благодарил. "Спасибо, говорит, Егорыч", и три рубля дали. Ежели ночью к доктору или в аптеку -- всегда бегаем, на морозе... жильцам угождение.
И долго ещё гулко слышалось:
-- В воскресенье... звонят ночью... как собака... обедать... почтальон... пять раз.
Представлялось, что внизу в полу передней образовался гейзер, и из него фонтаном вылетают слова и брызгают в стороны.
II.
После обеда Фогель не лёг на кушетку, как делал обычно, а ходил по столовой и объяснял жене:
-- Он будет прятать письма и уничтожать их. Заказное письмо обязан передать, но простое уничтожит. Проверить нельзя. Скажет -- пропало. Если кто-нибудь придёт в гости или по делу, он скажет: дома нет. Лавочнику чёрт знает чтС наговорит.
-- Да ты не волнуйся, -- говорила Лидия Александровна, хотя сама волновалась. -- На него можно жаловаться.
-- Кому жаловаться? -- нервно ответил Фогель: -- хозяин где-то разъезжает, а осенью ему три рубля подарил. А если пожаловаться, то ещё хуже. Швейцар, если захочет, то извести может.
Он помолчал и досадливо взглянул на жену:
-- А кто виноват? Кто?
-- Кто? -- спросила жена, чувствуя смутные угрызения совести.
-- Ты, конечно, ты. Ведь ты видела, что это -- развалина, инвалид. Не надо было снимать квартиры.
-- Он вовсе не так стар, -- попробовала защитить себя жена.
-- Не стар. Еле ноги волочит.
-- Ноги у него больные; это не от старости.
-- Шестьдесят лет этой развалине.
-- Ну... и пятидесяти не будет.
-- Пятидесяти не будет? Много ты понимаешь!
-- Может быть, и есть пятьдесят, а только он крепкий. Он может ещё выздороветь, -- утешала Лидия Александровна своего мужа.
Тот беспокойно раздумывал.
-- Лучше всего уладить дело миром, -- сказал он: -- Может быть, он действительно болен.
-- Наверное, -- подхватила жена.
-- Он думает, что я на него кричал. Он не понял меня. Я не кричал, а только сказал ему про Вязигина. Я ему объясню.
-- Конечно, лучше всего ему объяснить.
-- Не спуститься ли к нему, чтС?
-- Это тебе не подобает. Он потеряет уважение. Ты его позови к себе.
-- Удобно ли?
-- Он обязан прийти.
-- ЧтС ж, в самом деле, -- сказал бодро Фогель: -- я плачу за квартиру не хуже других, и мои деньги не фальшивые.
Он быстро пошёл в переднюю, торопясь, чтобы сохранить в себе бодрость, отпер дверь на лестницу и крикнул вниз:
-- Швейцар.
-- А-а-а... -- гулко раздалось по лестнице.
Внизу кто-то тоже гулко ответил:
-- Си-ча-ас...
-- Мои деньги не фальшивые, -- сказал Фогель, возвращаясь в столовую.
-- Только ты помягче, -- посоветовала жена
-- Я не изверг. Я не люблю кричать на прислугу. Но я люблю справедливость.
Дверь в передней стукнула. Фогель твёрдо вышел и увидел жену швейцара.
-- ЧтС угодно? -- спросила она.
-- Мне швейцар нужен, -- ответил Фогель, не ожидавший такого оборота и немного растерявшись.
-- Если сходить туда, то я схожу. У его ноги опухли. Ревматизм.
-- Нет, мне он нужен.
Жена швейцара ушла. У неё был такой вид, как будто это вовсе не она два часа назад гулко кричала на все десять лестниц, выбрасывая фонтан слов, словно гейзер.
-- Я лучше выйду, ты сам ему скажешь, -- проговорила Лидия Александровна и ушла.
Швейцара пришлось ждать долго. Фогель подошёл к двери, тихонько отворил её и с замирающим сердцем прислушивался. Кто-то тяжело, медленно и тихо стоная поднимался, с трудом переставляя ноги. Фогель отшёл от двери и принял небрежный вид.
Швейцар в серых мягких валенках вошёл в переднюю и пожевал сухими губами.
-- Вот чтС, голубчик, -- сказал Фогель: -- я тебя давеча обидел и кричал на тебя. -- Он сделал паузу, и швейцар с трудом перевёл дыхание: -- так и быть, я хозяину жаловаться не буду. Ты человек почтенный, больной, да и я не молод. Что ж нам, старикам, ссориться? -- игриво и деланно-дружелюбно кончил он.
-- Та-ак, -- неопределённо ответил швейцар.
-- Ссориться вообще не для чего, -- продолжал Пётр Алексеевич: -- люди должны жить в мире и согласии, как сказано...
-- Та-ак, -- вздохнул швейцар и повертел шеей.
-- Вот мой старый друг, который приходил ко мне, на меня рассердился. Я понимаю -- он человек учёный, важный, полковник, то есть у него чин полковника, но я ему объясню, и он сердиться не будет. Я уверен, что он не будет.