-- Нет, позвали.
-- Как же теперь быть? Жаль. Рождество не скоро: можно было бы ему дать этот рубль. Может быть, скоро его именины?
-- Анонимно по почте послать, неизвестно от кого, -- предложила жена, от беспокойных мыслей теряя способность рассуждать.
Фогель только рукой махнул и презрительно ответил:
-- Дура.
Но на душе у него тоже скребли кошки.
III.
У него на душе скребли кошки. Один за другим медленно, тяжко ползли дни. Всё казалось тоскливым, ненужным, приевшимся. Служба надоела, небо надоело, Лидия Александровна надоела. Внизу, у ворот бытия, у порога всего существования, сторожил опасный, хитрый, злой враг и отравлял радость. И наяву и во сне мысли об этом чудовище не покидали Фогеля.
Ожидали письма от сестры Лидии Александровны, и его не было: ясно, что его перехватил швейцар и со злорадным смехом бросил в огонь или в помойную яму. Лавочник страшно косился на них, Вязигин не приходил.
-- Ты поговори с ним, -- слезливо советовала жена.
-- И так уж говорю, -- отвечал Фогель: -- почти каждый день разговариваю.
Это была правда. Пётр Алексеевич пользовался каждый удобным случаем, чтобы поправить расстроившиеся отношения со швейцаром.
Он возвращался со службы, медлил в передней и начинал:
-- Ты всё думаешь, голубчик, что я на тебя сержусь. Ничуть. Я не изверг и не разбойник. Я ведь вижу, что ты человек хороший, трезвый... А кстати: мне письма не было? -- как бы вскользь, как бы небрежно спрашивал Фогель.
Швейцар уныло слушал рассуждения барина; лицо его бледнело с каждым днём, худая козлиная бородка как будто делалась ещё реже.
-- Не было письма, -- глухо отвечал он.
-- Для чего мне сердиться? -- миролюбиво продолжал Фогель: -- другой на моём месте пошёл бы жаловаться. У моего друга, полковника Вязигина, очень много знакомств, и если он захочет кому повредить, так уж повредит. Но почтенному старому человеку не для чего вредить. Нам надо жить в согласии и никого не обижать... Так не было письма?
-- Нет, не было, -- однозвучно отвечал швейцар и не поднимал глаз. Это казалось подозрительным.
-- Дело в том, голубчик, -- словоохотливо продолжал Фогель: -- что я жду очень важного письма. Такое важное, что я за него дал бы полтинник, если бы, например, кто-нибудь нашёл его и принёс...
Швейцар понемногу терял способность бороться; он стоял и шевелил губами. Петру Алексеевичу казалось, что он читает в его лице угрызения совести, и усиливал увещения.
-- Не было письма, -- уныло отвечал швейцар и неожиданно со стоном вдыхал воздух.
Так продолжалось несколько дней. Возвращаясь однажды со службы, Фогель заметил, что у подъезда стоит жена швейцара и как будто кого-то тщательно высматривает. Увидев подходившего Фогеля, она сейчас же шмыгнула в подъезд, и когда Фогель отпер дверь, ни её, ни мужа не было. С этого дня жена швейцара повторяла тот же маневр. Было очевидно, что враги начали хитрить и принимать меры предосторожности.
Четыре дня Фогель не видел швейцара. На пятый Пётр Алексеевич нарочно сделал крюк и вернулся домой с другой стороны и на двадцать минут позднее. Он знал, что мясо будет пережарено и невкусно, а оттого, что он будет обедать позднее обычного, разболится голова. Но он пожертвовал всем этим. Жена швейцара, караулившая у подъезда, не видела, как он подкрался, и обернулась только тогда, когда сзади себя услышала шорох. Она вздрогнула, сделала движение, чтобы побежать, но было уже поздно. Фогель быстро вошёл в подъезд и застал своего врага врасплох. Враг сидел у столика, уныло потупив голову, и горестно рассматривал свои истоптанные валенки. Он поднял голову и встретился глазами с Петром Алексеевичем. Явный испуг и даже ужас выразился на его бледном лице.
-- Здравствуй, голубчик, -- весело проговорил Фогель и сделал вид, что очень спешит к себе, но что вот радость неожиданного свидания его задерживает.
-- Давно не виделись. Всё хвораешь? Нехорошо. Очень нехорошо хворать. Который тебе год?
-- Пятьдесят четвёртый, -- ответил швейцар, с трудом поднявшись.
-- Ну, это ещё не старость. Ещё поживёшь. Вот только побледнел... ЧтС? Работы много, по ночам вставать надо, -- понимаю. Ну, чтС делать. Главное, чтобы совесть была спокойна. Мне не было писем?
-- Не было, -- после большой паузы сказал швейцар.
-- Егорыч, -- проговорила его жена, как будто звала по необходимому делу.
-- Странно, что не было. А я жду. Так я говорю: главное жить в согласии и никого не обижать. ЧтС хорошего, если обижать? Вот я тебя обижу, ты меня обидишь, а Бог ведь всё видит...
Он не договорил, потому что с удивлением увидел, как длинный швейцар покачнулся, сел боком на стул и начал плакать.