Я и Кристинка.
— Кристя… — вполголоса позвал я.
Девочка сквозь сон что-то проворчала, и я встал и пересчитал памперсы. Памперсов было много, на три месяца. Повинуясь какому-то порыву, я начал пересчитывать банки, консервы, бутыли с водой. Выходило — надолго. На полгода, а потом воду можно будет брать из водопровода, фильтры хорошие. В конце концов, чищу же я зубы?
Пеленки можно будет стирать. А электричество, наверно, не кончится. Папа говорил — дубль-аккумулятор. Надежная система, из его разработок. Папа должен был получить премию, но проект засекретили.
Но мне все равно стало страшно. А вдруг перегорит лампочка? Я понимал, что это бред, эта лампочка тоже особенная, и на всякий случай на предпоследней полке их целый ящик. Но все равно встал и подкрутил регулятор мощности. Стало темней и страшней, в голову полезли дурацкие мысли. Вспомнилось название болезни — клаустрофобия. Впору было пожалеть о том, что я в свои шесть с половиной лет знал слишком много взрослых слов.
По стенам стлались мрачноватые тени, и тусклая лампочка их не разгоняла. Потолок словно стал ниже. Но мощность прибавлять я не стал. Если она никогда не перегорала, это не значит, что она не перегорит никогда.
Особенно, если мы тут останемся на всю жизнь.
Когда по часам наступал вечер, становилось страшнее. Хотя свет оставался тем же, казалось, что становилось темнее. Я говорил с Кристинкой и сам с собой, с Констанцией и д’Артаньяном, но развеять сгустившуюся атмосферу не мог. Не знаю с чего, но стали вспоминаться разные страшные сказки, на которые мастак был Васятя — его «замогильный свист», я уже говорил, сам по себе стоил десятка ночных кошмаров.
Но и сказки были страшные. Про то, как в горах упал в расщелину молодой солдат, и все решили, что он умер. А он был жив, только сломал хребет. И он лежал и умирал, и не мог пошевелиться, и все ушли — а он остался один, а верил он, что товарищи вернутся, или нет — этого никто вам сказать не может. Вот так.
И еще была сказка про то, как молодой солдат попал в плен. И его заставили съесть свою почку и отрезали все пальцы на руках. А потом он сбежал, но нечаянно попал на поле боя. И когда он шел навстречу своим и кричал: «Это я, братцы!.. Братцы, это я!», на него наехал свой танк и смял его гусеницами — с мясом.
Дурак я был: когда Васятя хотел рассказать мне про гномов или магов, я просил страшные сказки. И он, закуривая и словно что-то вспоминая, рассказывал.
Про девочку, которой сожгли весь живот утюгом — а потом оказалось, это была не та девочка…
Про мальчика, который оказался «тот», и которому отрезали уши, нос и выкололи глаза…
Про семью, которая сгорела в собственном доме…
Про близнецов, которые мирно спали в кроватке, когда их дом взлетел на воздух…
Про снайперов.
Про киллеров.
Про вампиров и маньяков. Только про вампиров было не страшно.
И опять про войну.
И еще много всяких васятиных сказок приходило ко мне, когда наступал вечер. Иногда мне хотелось, чтобы часы остановились, но они, как и лампочка, были почти вечными. Папина разработка.
Я стал экономить свет, но по ночам его уже не выключал. И, как следствие, спать стал неспокойно, да и Кристинка что-то то ли почувствовала, то ли просто раскапризничалась, и просыпалась чаще, и засыпала с трудом.
Прошла третья неделя, а за нами никто не приходил.
Я с тоской вспоминал, что еще недавно, в первую неделю — полторы, спокойно играл, читал, баюкал Кристинку, жарил яичницу, рисовал. В общем-то, здесь было не так уж и плохо — компьютер (жаль, без интернета), телевизор с огромным экраном, огромная коллекция мультиков, фильмов и игр, настольные головоломки, папин еще кубик-рубика, который я просто безумно любил, и хватало, конечно, еды. В микроволновке можно было подогреть то, что было в холодильнике, а можно было просто наделать бутербродов.
Завалиться прямо на мягкий пол и смотреть кино или играть с белыми пушистыми комочками в замок Иф.
А на полке дремала геологическая коллекция. Я хотел стать геологом и поэтому всегда просил у отца образцы. Он мне их приносил, а потом взял и достал откуда-то с антресолей коробку с сокровищами: шпатом, антрацитом, обсидианом, змеевиком… Мой папа тоже когда-то хотел стать геологом, а потом стал работать на ВПК, вместе с мамой, которая хотела стать учительницей, а стала химиком и биологом. Я слышал это краем уха, когда взрослые думали, что я сплю и ничего не слышу.
Но к концу третьей недели геологическая коллекция пылилась на столе, а в замок Иф играть совершенно не было настроения. Потому что я вдруг представил себе, каково это — отсидеть тридцать лет… полвека? пока не умру?.. отсидеть в этой камере. Взаперти. Потому что когда закончится еда, останется целая коробка высокоэнергетических порошков и брикетов, которых хватит нам на целую жизнь.