«Аллах всесильный… Вот и поди пойми, что теперь делать: жалеть юного Максуда или завидовать ему?» – Масуд попытался представить, каково это – целыми днями слушать поучения, зная наперед каждое слово. И понял, что он более чем легко может вообразить себе это, ибо тоже сначала слышал мысли своих наставников и учителей, а затем уже их слова, зачастую менее выразительные и более лживые, чем подлинные мысли говорившего. И лишь одна Зухра, «матушка Зухра», старалась мальчику не лгать ни мысленно, ни вслух, а потому лишь ее, доброй кормилицы, замечания и поучения выслушивал малыш Масуд спокойно, без восстающего, подобно гигантской кобре, духа противоречия.
– Шли годы. Максуд из самого младшего превратился сначала в юношу, а потом и в зрелого мужа. Он не женился, ибо не мог представить, что рядом с ним появится женщина, которая тоже, подобно многочисленной родне, будет поучать и требовать, смеяться и плакать, чего-то все время желать и на чем-то все время настаивать. В своей нелюбви к людям Максуд зашел так далеко, что готов был удалиться в пустыню и жить там отшельником. И лишь мудрость его дяди, того самого уважаемого путешественника, теперь уже седого старца, помогла Максуду. По его велению он стал караванщиком. И теперь, спустя не одно десятилетие, превратился в предводителя каравана, несравненного знатока известных и тайных троп, мудрого и молчаливого защитника чужого имущества от посягательств воров и разбойников.
«О да, почтеннейший, слава о тебе гремит далеко. Слово твое купцы уважают как свое собственное, тебе одному готовы доверить не только грузы, но и свои жизни. Должно быть, такое людское доверие удручает. Но и заставляет изо всех сил это доверие оправдывать».
Максуд продолжил рассказ, утверждая юношу в его мнении и одновременно развенчивая это самое мнение.
– Иногда для того, чтобы довести караван без приключений, Максуд нанимал чужеземных бойцов, иногда вел караван совсем уж глухими тропами. Бывало, прибегал к услугам проводников, но лишь в самом крайнем случае, так как куда более полагался на собственное, обострившееся за годы чутье, чем на людей.
Он давно уже понял, что превратился в законченного человеконенавистника. И оправдывался лишь тем, что люди много чаще подают повод подозревать их, чем восхищаться или уважать.
«Воистину, уважаемый, так оно и есть! Представляю, что бы ты думал о людях, если бы слышал, сколь разнятся их слова с помыслами. Тогда ты стал бы не просто человеконенавистником. Быть может, даже подался бы в палачи…»
Масуд усмехнулся этим своим мыслям, найдя много общего в собственной судьбе и в судьбе почтенного предводителя каравана.
– Вот поэтому и любил ночь Максуд, предводитель караванов. Ибо ночь заранее предупреждала о своем появлении, она никогда не манила миражами, была безжалостна, но и честна.
Свиток седьмой
И вновь Масуд не мог не согласиться со словами уважаемого Максуда:
– А теперь, мои почтенные спутники, пора вспомнить о том, что я обещал рассказать. О том, как впервые прошел тропой, по которой мы следуем сегодня.
Рахим кивнул, то ли соглашаясь выслушать историю достойного Максуда, то ли просто показывая, что еще не спит. Предводитель каравана уселся поудобнее, пригубил чая и, подняв глаза вверх, дабы там, среди звезд, прочесть начало истории, продолжил:
– Нынешний поход был для Максуда весьма важен. Уважаемые купцы поручили ему довести караван до далекой чинийской столицы, прекрасного города Лояна. Ибо там мечтали они пасть в ноги наместнику, дабы передать драгоценные камни и пряности. Камни пошли бы на строительство Храма Белой Лошади и были бы даром чинийцам, что населяли всю империю под рукой самогó Великого халифа. Пряности же предназначались императору и стоили ничуть не меньше, чем все камни и драгоценности, когда-либо перевозимые караванами Максуда. И если пряности уже были уложены в мешки и сундуки, то камни, прекрасные камни, достойные украшения прекрасного храма, еще следовало купить. На том самом торжище, великом Каменном Базаре, куда мы держим путь сейчас.
Сам Максуд готов был отказаться от такого почетного, но опасного поручения. Но лесть, о, этот воистину сладкий яд для ушей и разума, сделала свое дело. Лесть и немалые деньги, которые обещаны были ему после успешного возвращения домой. О да, почетно быть единственным, кто может выполнить воистину невыполнимое. Но в то же время это и весьма глупо. Ибо любой его, Максуда, шаг мгновенно становился известен недругам.