— Разрешаю, господин адвокат.
— Спасибо, ваша честь. Итак, Люцита, вы утверждаете, что незадолго до преступления видели моего подзащитного в таборе?
— Да.
— Вы также утверждаете, что он нес какой-то большой сверток?
— Нет, не большой, а длинный.
Люцита развела руки, как рыбак, показывая длину свертка.
— И вы считаете, что в нем могло быть то самое ружье, которое похитили у вас из палатки?
— Конечно, а что же еще он мог нести? Ведь ружье-то пропало, а из наших никто его взять не мог.
— Свидетель, не нужно строить столь смелые предположения. Говорите только по существу. Итак, вы решили, что это было ружье только из-за размеров свертка?
— Ну да…
— А если бы он нес, к примеру, саксофон или спиннинг?
Люцита растерялась. Но потом оправилась:
— Если бы у нас в таборе был саксофон или спиннинг, я бы могла заподозрить, что он несет их. Но поскольку у нас в палатке было только ружье, то я и заподозрила, что он несет ружье.
— Стоп! Минуточку! — озарило Форса. — А не вы ли с матерью еще несколько минут назад говорили, что и думать забыли об этом ружье. И давным-давно не проверяли, на месте оно или нет. То есть в сундук исключительно за матрасами или подушками лазали. А ружье при этом не проверяли! Хотя и заподозрили, что его украли… Странновато, не правда ли?
Люцита молчала. Она лихорадочно вспоминала, что же сказала несколько минут назад. И с ужасом понимала, что не помнит. То есть, помнит, но все очень приблизительно. А здесь нужны точные слова.
Форс же продолжал вещать все тем же вопросительно-ироничным тоном:
— Разве не естественней было бы, как только вы заподозрили кого-то, пусть даже Орлова в воровстве…
— А у нас больше заподозрить некого! Я же говорила: в таборе не воруют! — чуть не плача сказала Люцита.
— Да-да, конечно же, не воруют. Цыгане — самые честные люди в мире.
Итак, вы заподозрили кого-то в воровстве ружья. Что ж вы не пришли домой, не проверили, на месте ли ружье?
— Да потому не проверила, потому… — воскликнула в отчаянии Люцита. — Что у меня бусы порвались. И я забыла.
Эта глупейшая фраза получилась у нее настолько по-женски естественной, что все ей поверили. Форс почувствовал это. И даже на мгновение растерялся.
Еще секунду назад эта девчонка была в тисках его железной логики, и вдруг, сказав какую-то редкую, несусветную, нелогичную ерунду, вырвалась на свободу.
Но Леонид Вячеславович быстро пришел в себя:
— Конечно же! Мы все вам верим. Порванные бусы куда важнее предположительно украденного ружья, из которого чуть не убили человека! И вообще, согласитесь, странно все как-то складывается. Обвинять в воровстве Максима Орлова, который, может, и заходил когда-нибудь в табор, но никогда не слыхал ни о какой свадьбе господ Виноградовых. А тем более, об опасных подарках с этой свадьбы!..
— Протестую, — прервал его Чугаев. — По-моему, мой уважаемый оппонент слишком далеко ушел по тропе предположений. Я, например, тоже могу предположить, что Орлов, часто общавшийся с цыганами, мог от кого-то из них случайно услышать о таком подарке. Но ведь это тоже будет всего лишь предположением.
— Протест принят, — поставил точку в спорах судья. — Еще вопросы к свидетелю Люции Виноградовой есть? Нет! Тогда прошу продолжить опрос свидетелей.
— Спасибо, ваша честь, — обвинитель Чугаев обвел взглядом зал и задумался, кого же вызвать следующим. А, вот кто нам сейчас подойдет. — Я приглашаю на свидетельское место Зарецкого Рамира Драговича.
Палыч горевал у себя в котельной. Знакомые ему уже рассказали, как с утра идут дела в суде. И ничего хорошего в том, что там происходит, он не находил. Вообще-то Палыч сам хотел пойти на суд. Но не смог, испугался, что сердце не выдержит одного только вида Максима на скамье подсудимых. Не говоря уже об обвинительных речах прокурора.
И, что самое обидное, пить тоже не хотелось. Настолько не хотелось, что не было никакой возможности влить в себя хоть рюмку алкоголя.
Палыч долго бесцельно ходил по котельной. Брал в руки то один предмет, то другой. И, не понимая, зачем ему это нужно, возвращал все на свои места.
Но вот, наконец, ему в руки попался заварочный чайник. И старик наконец-то оценил свою находку. Чайку сейчас нужно выпить. Крепенького. С медом и с плюшкой какой-нибудь.
И весь организм с головой во главе переключился с бессмысленного метания вокруг нерешаемой проблемы на смакование предстоящего удовольствия.
Перво-наперво Палыч вскипятил воду. И окатил кипятком чайничек изнутри, потом задумался, каким же именно чаем себя побаловать. Хотелось крепкого, стало быть, зеленый не подходит. А черный — опять же надо решить какой…