А на самом деле Леонид Вячеславович поехал к себе домой пообедать. И его сверхусилие заключалось именно в этом. Потому что страшно хотелось съездить в "Волгу", расслабиться. Но нет, нельзя — работа.
Увидев, что Антон не пришел, и, поняв, что он уже не придет, девушки тихонечко вышли из здания суда и разъехались по домам.
Света закрылась в своей студии и начала одиноко страдать, размышляя: что ж за человек такой, этот Антон? Только окончательно решишь, что плохой, а он раз — подъедет к тебе, весь в меду и шоколаде. Только начнешь думать о нем слишком хорошо, а он как врежет наотмашь. Как же с ним быть? Пожалуй, лучший способ общаться с Антоном — вообще его не видеть и не слышать.
За окном заурчал знакомый мотор. Отец приехал. Пошел на кухню. Зашипела сковородка. Разогревает что-то…
Света гордо ринулась навстречу семейной ссоре!
Но ссоры не получилось. Форс был благодушен, но ироничен.
— Привет, папа! Приятного аппетита, — Света сказала это так, что ей казалось — всякий аппетит пропасть должен.
— Спасибо, — отец отрезал аппетитный ломтик котлеты кордон-блю и начал жевать ее с неописуемым наслаждением.
— Папа, — на грани истерики сказала Света. — Мне нужно поговорить с тобой.
— Нет, доченька, тебе нужно успокоиться и поесть со мной.
— Спасибо. Я не хочу.
— Почему? Аппетит пропал? От любви, наверно…
— Да, ты знаешь, папа, пропал. Только не от любви, а от ненависти. Что с Антоном? Почему он не пришел сегодня? Признайся, это из-за тебя, да?! Это ты с ним так поговорил?
— Да, дочка.
— Тогда я не понимаю, зачем ты запретил Антону выступать в защиту Максима в суде. Почему?
— Потому, что его показания были шиты белыми нитками. Вы что, их вместе придумывали?
— Да, вместе!
— Отлично! А то я уж испугался, думал он такой глупый. Оказывается, с твоей помощью… Ну тогда все понятно. Твое здоровье! — Форс сделал несколько мелких глотков белого сухого вина.
А Света чуть не расплакалась — ну почему он ее все время оскорбляет?!
— Спасибо, папа. Но почему сразу "белыми нитками"? Если бы Антон выступил, а ты, как опытный адвокат, поддержал его вопросами, никто бы ничего не заметил бы… Я думаю…
— Доченька, это ты так думаешь! А обвинитель и судья, поверь мне, думали бы совсем иначе. За дачу ложных показаний может сесть не только свидетель, но и адвокат, который это поощряет. И другие физические лица, склонявшие к лжесвидетельству. Ты же не хочешь, чтобы твой папочка сел в тюрьму? Да и сама туда не жаждешь. Ведь так?
— Нет, конечно, не хочу, но… Но неужели, все что мы придумали, настолько плохо?
Вопрос прозвучал так наивно и беззащитно, что даже каменное сердце Форса дрогнуло.
— Очень плохо, Светочка, очень. Просто глупо. Так что ни в чем Антона не вини. А вообще, я не понимаю, что у вас с Антоном за отношения?
Света, чтоб успокоиться, налила и себе полбокала вина.
А отец, пользуясь моментом, продолжил наступление.
— Света, я вообще хотел бы понять, что у вас с Антоном. Вроде хороший парень, души в тебе не чает, выставку организовал. Провальную, правда, но это уж не по его вине. А теперь вы общаетесь только по таким милым поводам, как лжесвидетельство… Что произошло?
— Мы с Антоном в ссоре.
— Не страшно. Милые бранятся, только тешатся… Вы могли бы стать прекрасной парой.
— Нет, пап, все очень серьезно, и я вообще думаю, что это не ссора, а разрыв. Все, понимаешь?
Форс улыбнулся:
— Не зарекайся. Все еще наладится.
— Я так не думаю. И вообще… Папочка! Мы сами во всем разберемся!
Хорошо?
— Ну разбирайтесь, разбирайтесь. Время терпит. Только помни, с ним тебя ждет хорошее, обеспеченное, безоблачное будущее… Если его, конечно, не посадят из-за какой-нибудь очередной твоей гениальной придумки.
— Папа, ну хватит, а?
С таким отцом трудно спорить. Практически невозможно.
Глава 35
Девяносто девять вопросов из ста Баро решал сходу, сразу. И почти всегда его решение было правильным. Оттого-то он и был цыганским бароном, ответственным за жизнь, безопасность и благополучие своих близких.
Но, изредка, попадались задачки, которые Баро не мог решить сразу. А значит, не мог решить вообще. Вот и сейчас Зарецкий никак не мог понять, что же ему делать на суде. Непокорная дочка никак не соглашалась на его условия.
И что ж теперь — так никому и не говорить о том, что видел в саду в минуту покушения Рыч? Максима, конечно, осудят. Но как после этого смотреть в глаза дочери?