— Я сделала все, что смогла. Пуля застряла, может быть даже в легком. С краю. Это опасно. Ему нужна срочная операция. Звони.
— Стой, Бейбут! Рубина! Ты забыла, что случилось с Радой? Ты сама отдала мою жену в руки врачей! И что? Они убили ее! Цыгана лучше всего вылечит цыганка, шувани. Так меня дед учил, и отец, и прадед!
— Баро, но врачи спасли Кармелиту! И теперь у тебя есть дочь.
Зарецкий горько усмехается.
— А шувани Рубина должна была спасти и жену, и дочь.
— Баро! Да ты совсем с ума сошел от горя. Сколько лет можно терзать меня! Неужели ты думаешь, что я желала смерти Раде, своей дочери. Я и тогда сделала все, что могла. Но это судьба! Иногда она забирает жизнь у молодых…
— Рубина! — испуганно воскликнул Бейбут. — Ты это про Миро говоришь?
— Нет, Бейбут! Миро будет жить, если ему сделать операцию. Но срочно!
— Что ты за шувани, если растеряла свою силу? Или ее никогда не было? — не унимался Баро.
Рубина горестно молчала, глядя на Бейбута своими выжженными горем глазами.
Бейбут проговорил тихо, едва слышно:
— Рубина многих людей от болезни спасла…
— Сейчас не время говорить обо мне. Торопись! Миро потерял много крови.
— Я верю Рубине, — сказал Бейбут громко и властно. — Поехали в больницу!
Выбрали "газельку". Впервые, наверно, Миро ехал в ней не сидя за рулем.
"Вот оно, счастье!" — думала Олеся в те дни, когда Форса не было в Управске. Все было легко и хорошо. Неприятности казались мелкими и пустяшными. Даже придирки Тамары, которые она старалась не замечать. Даже идиотские шуточки Антона, которые не замечать было еще проще. Зато каждый жест, каждое слово Астахова она ловила с наслаждением. Олеся слушала, что он говорит, что-то отвечала ему сама, и что бы ни сказала, ощущала всем своим женским естеством, что Астахов восхищается каждым ее словом, каждым жестом…
И все это разрушилось в то мгновение, когда в трубке раздался знакомый голос:
— Алло! Олесечка? Жду вас в "Волге". Ну вы знаете где.
Снова все сначала. Снова все вверх тормашками…
В VIP-кабинете Форс потягивал лихо навороченный коктейль. Увидев Олесю, протянул ей лист с каким-то текстом. Сказал хорошо поставленным коман-рирским голосом:
— Отправишь это Зарецкому.
— По почте?
— Олеся, не прикидывайся дурочкой. У тебя это плохо получается. Конечно же не по почте, а по факсу, причем именно с астаховского факса. И сегодня же. Надеюсь, телефон Баро ты не забыла?
— Забыла.
— Ладно, тогда вот тебе напоминание, — Форс накарябал на ресторанной салфетке телефон Зарецкого.
Олеся взяла и начала читать бумагу, протянутую ей. Письмо было написано зло, по-форсовски, но фамилия внизу стояла — "Астахов".
— Что это?
— Деточка, я устал тебе напоминать. Не суй свой нос, куда не следует.
— Леонид Вячеславович! Такое предложение оскорбит Зарецкого. И у них с Астаховым снова начнется вражда.
— Слишком ты умная для горничной. Твое дело — факс отправить. И пыль протирать.
Олеся вспыхнула румянцем, схватила бумагу, встала и ушла.
Форс ухмыльнулся и вновь принялся за коктейль. Ему, признаться, даже нравилось, что агент попался такой норовистый. Это как гвоздик, что высовывается из половицы. Вылез, чуток царапнул тебя. Ты его раз — и опять молотком по самую шляпку в половицу. До следующего раза.
Гораздо хуже, когда гвоздь сидит в полу, вроде как, надежно. Датам внутри проржавел, превратился в труху вместе с половою доской.
С тех пор как умерла Рада и чудом выжила Кармелита, Баро не доверял врачам. Совсем не верил, видел в них врагов рода человеческого. Над этим можно было смеяться, это можно было осуждать, но изменить — нельзя. Вот и сейчас Зарецкий сильно осерчал на Бейбута за то, что тот увез сына в больницу. Только тут уж ничего не исправишь. Что сделано, то сделано, и как будет, так будет. Как говорится, уведенного жеребенка назад не вернешь.
Теперь настало время заняться убийцей. Этим подлым и мстительным гаджо по имени Максим. Зарецкий велел доставить его из подвала в свой кабинет. А еще призвал в свой кабинет Кармелиту.
Рыч с помощником привели Максима. Рыч остался, а помощника его тут же отослали. Мало ли что может сейчас выясниться. Не следует знать об этом всем и каждому.
Цыганский "арест" не прошел для парня бесследно. Одежда его была изорвана, на теле — обильно рассыпаны синяки и царапины. Но при этом Баро отметил про себя, что в глазах Максима нет ни тени испуга. Он смотрел на Зарецкого спокойно и уверенно. Как не ненавидел Баро этого человека, но сейчас вынужден был признать: Максим — мужик хоть и подленький, но смелый.