Баро велел принести ему резиновые хозяйственные перчатки. Надел их и начал осмотр. Ружье старое, очень старое, можно даже сказать старинное. Ага, вот и клеймо Тульского оружейного завод. И надпись по-цыгански: "Мандар ханцы катар о Дел май бут". Ясно, знакомый текст. Подарок.
Состояние ружья хорошее, держали его смазанным, влагу к нему не допускали. Однако же присмотревшись повнимательней, Баро заметил разные мелкие недостатки. Вот тут несколько крупинок каких-то забилось, то ли гречка, то ли еще что. А вот тряпица какая-то несколько своих ниток на ружье оставила.
О чем это может говорить?
Баро прошелся по кабинету, так легче думается. Потому что, когда сидишь, кровь только к одному месту приливает, к тому, на котором покоишься. А когда ходишь, по всему телу разгоняется. И в голове гостит тоже.
Итак, за старинным ружьем следят. Хорошо, заботливо смотрят, однако оно с мелкими недостатками.
Стоп-стоп-стоп, кажись мыслишка какая-то, как туча, собралась, да сейчас пролиться должна.
Точно!
Хозяин этого ружья умер. И видно уже давненько. Только оно по наследству передается. Нового хозяина, мужчину, не обрело. И пока его сохраняет женщина (или женщины). Хранит она его, как память, заботливо, но по-своему, по-женски. Оттого это ружье то пакет с крупой прорвет, при этом пара крупинок забьется, куда не нужно. А то завернут его неаккуратно, и оно цепляет какую-то одежду — вот нитки и остаются…
Баро поразмыслил, кому бы могло принадлежать это ружье. Потом вдруг вспомнил, как давно, в детстве еще, прадед показал ему одно потаенное место на ружье, где хозяева частенько гравируют свои имена, да так мелко-мелко, чтобы сразу видно не было.
Баро присмотрелся, но ничего не разглядел. Зрение уже не то. Пошел к столу, вытащил из ящика лупу. И еще раз всмотрелся. И увидел совсем крошечную, но очень красноречивую надпись — имя, которое, впрочем, и ожидал увидеть: "Мирчу".
Все встало на свои место…
Теперь только интересно было проследить путь этого ружья из потайного места да в его, Зарецкого, сад, на место преступления.
Мирчу-Мирчу… Бейбут-Бейбут… Могли ли вы знать, где и когда выстрелит этот подарок.
Что же делать? Оставить все, как есть, или чуть подправить улику.
Лучше поберечься и подправить! Баро достал из самого дальнего угла самого нижнего ящика шило. Старое, еще прадедовское. И затер это имя: "Мирчу".
Ну, вот теперь все в порядке. Можно отправлять преступника и его орудие преступления в милицию. И дополнительно проследить, чтобы никаких расправ, никакого самосуда. Цыгане всегда на крючке у органов. А уж теперь, после столкновения с Астаховым — вдвойне.
И, кто знает, может быть, и это все тоже — провокация Астаховых?..
Услышав слово "диктофон", Форс немного растерялся. На всякого мудреца довольно простоты. Какже он поглупел и размяк в последние годы. Разве раньше, в славные боевые девяностые, кто-то мог бы его поймать на таком пустяке. Диктофон! Дешевый прием из дешевых фильмов. Эта дурочка насмотрелась и поймала его. Вот уж чему-чему, а диктофонной записи Астахов поверит сразу!
Ведь это именно он, Форс, посоветовал Астаховым купить сразу три простеньких, но очень хороших, надежных аппарата с набором соединительных шнуров. Всегда держать наготове свежий набор батареек и несколько пустых кассет, И при первой же опасности подключать диктофон к телефону. Видно, эта сучка где-то нашла один из этих аппаратов и подцепила его, старого идиота…
Но нельзя, никак нельзя позволить ей торжествовать. Форс заговорил самым тяжелым и страшным голосом.
— Слушай, девочка! Я играл с тобой подругам правилам. По детским. Ты предлагаешь мне сыграть по-взрослому, по-мужски? Объявляешь мне войну? Что же, я согласен. Только смотри, чтоб потом не плакала. Кровавыми слезами…
Олесю прошиб ледяной пот. Но она была готова к этому.
— Леонид Вячеславович, вы, наверно, неправильно меня поняли. Я не собираюсь воевать с вами. Совершенно не хочу этого. Я уважаю вас, я благодарна за то, что вы для меня сделали…
— Ну это другое дело, — чуть успокоился Форс.
— Просто знайте, что я не рабыня и не безмозглое существо. Мы с вами союзники, но я не буду делать ничего такого, что могло бы повредить Николаю Андреевичу.
"Красиво щебечет, — подумал Форс. — А ведь это все на кассету накручивается".
— Ну что ты. Олеся. Я тоже друг и союзник господина Астахова, и я никогда не попрошу тебя сделать ничего такого, что может ему повредить.
Будем друзьями.
— Вот и отлично. До свидания, всего хорошего!
— Пока, Олеся.