К суду готовились не только судья, обвинитель, защитник, но, по сути, весь город. Свидетельские повестки разослали многим. И для некоторых это стало полной неожиданностью.
Кузнец Халадо по такому делу, получив повестку, даже не поленился прийти в дом к Зарецкому. Но барона дома не застал. Жена Груша вызвалась посоветовать, да только что же с женщиной выяснишь в таком важном вопросе.
Пошел в конюшню к Сашке.
— Эй, Сашка. Ты где? Тебе такая бумажка пришла?
— Повестка в суд? — важно уточнил конюх.
— Нуда.
— А то! Пришла, — гордо сказал Сашка.
— И что теперь делать будем?
— Баро сказал, надо идти.
— А что говорить-то будем, если спросят?
Сашка тяжело вздохнул:
— Об этом, Халадо, Баро ничего точно не сказал.
— Что, совсем ничего?
— Нет, ну сказал. Но как-то непонятно: будьте спокойны, говорит, правду надо говорить.
Оба сели рядышком, на минутку задумались.
— Так какую-такую правду? — спросил, в конце концов, Халадо. — Что мы видели?
— А ничего мы не видели. Из-за спин других смотрели…
— Зачем же тогда нас звать?
— Баро сказал: "Надо!". Да кто разберет этих гаджо. И их правосудие…
Глава 29
Когда Кармелита вернулась домой, Земфира сразу заприметила, что глаза у нее на мокром месте. Потому и пробралась к ней в спальню.
— Ну чего ты плачешь? Слезами горю не поможешь.
— Ой, Земфира. Отстань от меня.
— Ай-яй-яй. Кто ж так со старшими разговаривает! Чем здесь рыдать, сходила бы к отцу… Поговорила бы с ним.
— О чем?
— Чего спрашиваешь, сама знаешь.
— Постой, так что, он, значит, и тебе рассказал о свидетеле?
— Да.
— Не узнаю отца. Раньше: молчун — молчуном. А теперь… Не пойду я никуда. Уж столько раз ходила.
— Девочка моя, сейчас только ты можешь смягчить его сердце.
— Ничего я не могу. Мы с ним уже обо всем поговорили…
— Эх, молодежь. Сбруя не один день делается! Один раз не получилось — попробуй еще раз.
— Нет.
— Ты не хочешь помочь Максиму?
— Хочу, очень хочу. Но к отцу не пойду.
— Но почему?
— Боюсь окончательно его возненавидеть… Земфира сначала даже замерла от таких слов: уж не показалось ли? А потом, когда поняла, что не ослышалась, все равно ничего сказать не смогла.
Кармелита между тем думала о чем-то о своем. И первой нарушила молчание.
— Земфира, можно задать тебе один вопрос? А ты ответь мне, но только честно.
— Конечно. Спрашивай.
— Все, особенно мой отец, осуждают меня за Максима, а ты нет. Почему?
Вот так вопрос. Трудно было Земфире отвечать. Потому Кармелита еще раз подтолкнула ее к ответу.
— Только не говори, что по доброте душевной, и все. Не поверю. У тебя же какой-то еще интерес есть, да?
— Ты права. У меня есть интерес. Но я не думаю, что ты меня осуждать будешь. И никто не осудит. Я мать. И желаю счастья своей дочери. Тебе Миро безразличен, а Люците — нет. И помогая тебе, я помогаю своей дочери.
Кармелита молчала в ответ.
— Ты не веришь мне? Или осуждаешь?
— Не угадала, Земфира. Я завидую Люците.
— Нечему ей завидовать… Ее чувства к Миро при ней и остаются. А Миро не ее любит.
— Я завидую Люците, потому что у нее такая мать. Честная. И все понимающая.
— Эх, сиротинушка моя, — Земфира сама чуть не расплакалась. — Ты завидуешь Люците не оттого, что у нее ТАКАЯ мать, а оттого что у нее просто есть мать. Трудно жить без мамки. И в детстве тяжело. А как вырастешь — совсем невмоготу.
— Вот, Земфира, я же так и сказала: "Честная и все понимающая".
Олеся твердо пообещала Тамаре еще раз замолвить словечко за своего "жениха". Но только условие поставила — при удобном случае.
И вот этот случай настал. Олеся потом и сама не смогла бы объяснить, как она вычислила тот единственный момент, когда стоит заговорить с Николаем Андреевичем о высочайшем помиловании. Просто почувствовала всю разом навалившуюся на него усталость. И порожденное этой усталостью благодушие.
Она как раз принесла Астахову кофе. Шеф улыбнулся ей, как всегда приветливо.
— Олеся! Кофе приготовили? Очень кстати… Ты вообще все делаешь кстати и к месту.
Олеся поставила на стол поднос с чашкой, распространяющей по комнате восхитительный аромат.
— Николай Андреевич… Может, вам еще сливок принести?
— Нет. Я черный люблю.
— Ой, да. Точно-точно, я помню. Извините…
Астахов кивнул головой, мол, какие пустяки. Но Олеся все не уходила:
— Николай Андреевич…